Едва поправившись, я бросился в Публичную библиотеку для новых поисков. Корней Иванович пишет в своих воспоминаниях, что впоследствии все свои материалы к биографии Горького я «подарил Илье Груздеву, который вскоре после того и стал горьковедом». Это правда. Я действительно отдал Груздеву все материалы.
Работа у Чуковского и по сборнику была хорошей школой, но я уже и тогда понимал, что никак не получится из меня литературовед или библиограф при всем почтении моем к этим специальностям. Не хватало мне чего-то для такого дела, а главное — меня в ту пору распирало от нерассказанного, невыписанного опыта войны и революционных событий, от всего, что привелось мне испытать и видеть, и я все свободные минуты посвящал писанию рассказов. А затем появились рядом молодые люди, мои ровесники, с приблизительно таким же опытом, как у меня, и в дружбе с ними я уже целиком отдался попыткам художественного творчества.
Только очень небрежный, невнимательный критик мог бы придать поколению, к которому я принадлежу, щемящий душу лиризм: «О, моя юность! О, моя свежесть!» Юность и свежесть были безвозвратно утрачены на фронтах войны. Но если первое дыхание потеряно было в войне, то с революцией пришло второе дыхание, пришла вторая, полная надежд, но уже умудренная кровавым опытом молодость. И если в самом зачатке было уничтожено первое, свежее дыхание, то пусть одержит победу второе дыхание. Так рождалась советская литература. Корней Иванович Чуковский в этом рождении сыграл свою видную роль.
3
В конце 1919 года Советская власть отдала дом бежавшего в эмиграцию богача Елисеева деятелям литературы и искусства. Этот брошенный и опустевший дом на углу Мойки и Невского получил лучезарное название «Дом искусств». Горький возглавил Художественный совет Дома, в совет вместе с другими известными писателями, а также художниками и музыкантами, вошел как один из основных организаторов К. И. Чуковский.
При издательстве «Всемирная литература» работала студия, целью ее было воспитание переводческой смены. За четыре месяца существования этой студии выяснилось, что подавляющее большинство молодежи, записавшееся в слушатели, стремится отнюдь не переводить произведения иностранных писателей, а писать свои самостоятельные рассказы, стихи, пьесы. Поэтому издательская студия, перенесенная в Дом искусств и заново здесь пересозданная, была ориентирована уже именно на такую молодежь.
Руководителем студии был Корней Иванович Чуковский.
Среди студийцев к 1921 году отсеялась группа молодых людей, перенасыщенных огромным, не по возрасту, жизненным опытом, опытом участия в войнах и революционных событиях. К ним присоединились еще несколько молодых, не числившихся формально в слушателях студии. Так стало нас десять человек, и мы решили собираться ежедневно и читать друг другу свои вещи. Все десятеро, естественно, тянулись к Горькому, к старшим, стремясь приобрести художественное мастерство. Я жил тогда в Доме искусств, и собирались все у меня в комнате. Назвались мы «Серапионовыми братьями» (привлеченные, очевидно, словом «братья»).
По существу, это была творческая лаборатория, в которой мы с полной беспощадностью критиковали друг друга, в ожесточенных спорах решали множество возникающих проблем, определяли свое отношение к классикам и к современным писателям, стремились найти лучшие средства изображения для проникновения в суть действительности, в души людей. Да и в самих себе надлежало как следует разобраться.
Тогда, на рубеже 1920—1921 годов, когда рождалась советская проза, многое, что сейчас совершенно ясно, было еще абсолютно неясно. Первые советские прозаики шли по целине. Совершеннейшая новизна, грандиозность, масштабность событий, глубина идей, породивших эту новизну,— все звало к новаторству, к напряженным поискам каких-то новых форм, новых средств изображения. Здоровый инстинкт влюбленных в жизнь, в литературу молодых людей удерживал от крайностей, от кощунственного отношения к классикам, к культурным ценностям. У нас, в Петрограде, Виктор Шкловский, наш старший товарищ, рассматривал прямо как преступление самый даже мельчайший признак эпигонства, повторения пройденного, он бушевал, когда кто-нибудь оступался в эту сторону. Но это не мешало благоговейной любви к сокровищам классики русской и зарубежной, может быть, даже помогало. Мы старались крепко держать связь времен, не упускать ниточки, тянувшейся из прошлого в будущее, старались не утратить «чувства истории».