Никак я не мог предположить, что он уйдет раньше, чем я... Он шел уверенно, большими шагами, он много и хорошо писал, он работал в полную, и, казалось, молодую силу и в литературе, и в общественности, и вдруг — телефонный звонок, страшное слово. Я не поверил. Позвонил в Москву. Да. Правда. Факт.
Что делать с законами природы? Сердце бьется, бьется и в некий момент останавливается. Но человек оставляет в работе своей память о себе. Николай Чуковский по заслугам занял свое прочное место в нашей литературе. А для друзей он всегда живой.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАМЕТКИ
ИЗ КНИГИ «КАК Я РАБОТАЮ НАД СВОИМИ ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ»
Первые мои вещи совсем не похожи на то, что я писал в дальнейшем, и это имеет свои определенные причины. Как всякий писатель, я вошел в литературу со своим материалом, с тем, что я пережил и перечувствовал до того, как взялся за перо.
Я был солдатом, участником империалистической войны. За время войны у меня накопилось много впечатлений, которые отягощали меня.
Я чувствовал, что должен так или иначе с ними разделаться. Я был свидетелем страшного развала царской армии как части общей старой системы, жизнью мне был подсказан мотив гибели этой армии.
В первых моих вещах этот подсказанный мне жизнью мотив доминировал, и с ним связан мой первый литературный опыт. В зависимости от основного мотива моих первых вещей, собранных в книге «Шестой стрелковый», стоит вся система письма, все изобразительные средства, которые я применял для наиболее выразительного изображения гибели старой армии. Эту зависимость всего строения вещи от ее основного мотива я познал уже при написании первой книги.
Но я брал подсказанный мне жизнью мотив гибели, ничего ему не противопоставляя. Получалось неправильное обобщение: гибнет, мол, все и вся. Мною недостаточно выдвигался момент дифференциации. Я не ставил точки над «i» вот это, мол, гибнет, а это побеждает, рождается вновь.
Когда первая книга была окончена, я убедился, что, так как мотив гибели бесперспективен, то ясно, что в ту форму, которая из этого мотива выросла, я не могу вложить содержания, которое я в себе носил. Многое из того, что я хотел сказать, осталось за бортом первой книги. Мотив гибели превратился в мотив всеобщей гибели и вел к изображению сумбура, доходящего до фантастики, к некоторой алогичности в действиях персонажей. Я стремился идти дальше и выбраться из круга первых моих вещей, а для этого этот мотив должен был быть поставлен на место, преодолен как основной мотив. Я должен был овладеть им, а не дать ему владеть мною.
По опыту ряда писателей я знаю, что после выхода в свет первой книги весьма возможен длительный период, во время которого автор чувствует, что он как бы выбыл из литературы. Такие случаи в литературе бывают часто, и в это время писатель особенно нуждается в поддержке. Если писатель замолчал после первой вещи, это отнюдь не значит, что он вообще выбыл из литературы, это только означает, что он еще не овладел мотивами, на которых нужно строить свои вещи так, чтобы увидеть, почувствовать в жизни основные движущие пружины. Это дело, для которого одного таланта мало. Тут требуется большая работа ума, размышление.
Для того чтобы обработать материал, который знаешь насквозь, надо думать над этим материалом, ворошить его, точно знать, с какой точки зрения отображать события, стать на определенную точку зрения, с которой и производить отбор и обработку материала.
После первой книги у меня был провал в три года. Я тогда работал на Донбассе и не был писателем-профессионалом. За эти три года я написал только два-три рассказика.