У нас в литературе есть сторонники так называемой «орнаментальной» прозы, в которой господствует орнамент, украшение, и прозы, которая гораздо суше, как бы холоднее, лишена этой образности. Вот два исторических примера: в пушкинской прозе вы не найдете особенного украшательства, а Гоголь — типический представитель орнаментальной прозы, у которого изобразительные средства совсем не те, что у Пушкина. Гоголевская проза насыщена образностью. И то и другое, видимо, имеет свои законные права, и задача в том, чтобы найти себя в том или ином направлении, то есть не привешивать каких-либо завитушек, которые органически не приемлются.
Маленькое отступление. Я хочу сказать, что пушкинская проза у нас мало разобрана, и совершенно зря, потому что на целый ряд современных писателей она имеет очень большое влияние. Если брать предшественников и прародителей некоторых современных писателей, надо вспомнить Пушкина как прозаика.
Точно так же относительно построения характеров. У нас много говорили о влиянии Толстого, которое навязывают писателям, на которых Толстой отнюдь не влиял. Между тем пушкинскую прозу оставляют в стороне. Кстати, должен сказать про себя, что я очень много получил от Пушкина. Я учился у Пушкина, отчасти у Франса и у Киплинга, еще у Гоголя. Пушкин на меня очень повлиял в языковом отношении тем, что язык у него строго подчинен смыслу вещи. Язык у него не случаен, в нем нет ничего искусственного, только для красоты: все имеет свое смысловое назначение. Пример — «Пиковая дама». Как будто бы фантастический рассказ, но если разобрать внимательно,— это реалистическое произведение. Там есть место, в котором говорится: «Германн мечтал утроить, усемерить свой капитал...» Почему Пушкин употребляет именно такие глаголы? Когда появляется привидение — графиня с тройкой (утроить), семеркой (усемерить) и тузом (капитал),— тогда стилистическое обоснование бреда Германна становится понятным. Этому отношению к языку — не просто для красоты, а и для определенной цели и смысла — у Пушкина надо учиться. Вообще же учишься языку не по книгам, не по разговорам в редакциях, а у жизни; и каждый писатель, услышав живое выражение или слово, немедленно его записывает. Это было всегда, продолжается теперь и всегда будет: записная книжка, в которой рядом с сюжетами есть отдельные выражения, слова, образы...
Не всегда, однако, я иду по линии безобразной речи, неорнаментальной прозы. У меня есть рассказ «Сельская идиллия». Я написал его на Донбассе. Там на руднике я столкнулся с замечательной женщиной, которая великолепно говорила. Я ходил за нею и записывал: что ни фраза, то замечательно! Я был так увлечен этим языковым богатством, которое получил и как-то органически принял, что построил рассказ только на языковом основании, написал какой-то такой стилистический гротеск.
В связи с вопросом о языке остановлюсь на диалоге. Я говорил, что для индивидуализирования героя очень важны жест и интонация голоса. Вы разговариваете по телефону — и голос, манера говорить одного человека отличаются от голоса и манеры говорить другого. Чрезвычайно важно уловить не грубые интонации, а легкие оттенки строения фразы, потому что каждый персонаж в идеале должен говорить своим языком, со своей интонацией, обладать своим жестом. В диалогах, в разговорах персонажей от этого многое зависит.
Далеко не всегда разговор ведется по принципу — один спрашивает, другой отвечает. В большинстве случаев разговоры ведутся нелогично: один говорит одно, а другой говорит про свое, и т. д. Услышать и передать суть таких разговоров — это задача уха так же, как найти жест и внешность — это задача зрения.
У меня был такой случай. Однажды я разговаривал с писателем Зощенко. Оба мы говорили со страшным увлечением, и, как нам казалось, мы разговаривали очень логично. Но тут была случайно знакомая стенографистка, которая незаметно записывала весь разговор. Потом она нам преподнесла этот разговор — ни я ничего не понял, ни Зощенко ничего не понял. Неужели мы несли такой вздор? Мы оба вынесли из этого разговора какие-то умные мысли, пошли гордые — и вдруг, когда это оказалось зафиксированным на бумаге без жеста, без интонации, без того, что в разговоре присутствует, получился какой-то вздор!
Таким образом, следить за диалогом, не устраивать книжного диалога, а давать живой диалог — это большое дело...