Мой же период попытки нечестно обогатиться, читая при этом «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина и восторгаясь полотнами Гогена, Сезанна и Ван Гога, закончился в пользу последних. Кончились и поездки на Донбасс, мне это казалось уже неинтересным, материально наша семья стала более обеспеченной. Донбасс привил мне и полезные, и крайне вредные привычки. Там я помогал с девяти лет в постройке бабушкиного дома, ухаживал за огородом, капустником, бахчой наряду со всеми членами многочисленной семьи. Там собирал на терриконе остатки качественного угля, подбирал в мастерских олово, медь, выплавлял свинец, сдавал их во «Вторсырье», получая небольшие деньги на карманные расходы.
Дом достраивался дружно, более по субботам и воскресеньям, день всегда заканчивался обильным ужином со спиртным, рано ставшим для меня проблемой. Шахтеры хорошо зарабатывали, славно выпивали, приобщали к этому и подростков – не со зла, а по широте душевной. Клали на стол яблоки от высоченной яблони с мелкими плодами, распевали казачьи песни.
На втором курсе учащихся по существующему тогда правилу помощи колхозам отправили собирать картошку, кажется на неделю. Задержались мы немного дольше, дело было непривычное, нелегкое, условия жизни сносные, но не обычные – подъем в шесть утра, работа до девятнадцати с перерывом на обед, на поля доставляли на полуразбитой грузовой машине, и все по кочкам, по кочкам, подложив под голову мешок с лопатой – вроде ничего, досыпаешь. Кормили грубой, но сытной пищей, санитарные условия описывать не хочется. Но мы не унывали, среди нашей группы я был один парень, в остальных – по пять-шесть на группу. Там, на картошке, я поневоле научился более или менее сносно аккомпанировать на гитаре, подбирая на слух мелодии распространенных песен. Получалось лучше, чем в пионерлагере, да и песни были не заунывные, повеселее, то туристские, то полублатные, теперь уже и не повторю. Сдружились мы и с ревновавшей меня к гитаре Ларисой Дружининой, до того лучшей гитаристкой в техникуме.
Вообще, что касается девочек и моего к ним отношения в техникуме, то ни одна из тех, кто учился со мной в группе, мне не нравилась. Внешне не подходили, да и скучными и неинтересными казались, говорить было не о чем, так мне казалось, завышенная оценка себя проявила уже с отрочества. В дальнейшем это сослужило мне недобрую службу, трудно я сходился с противоположным полом.
Лариса Дружинина выделялась бойкостью характера, любопытством ко многому малоизвестному, порой интимному, и фразеологией с употреблением исковерканных английских слов, что считалось шиком в нашей в общем косной техникумской среде: «абкос» (видимо, оф коурс), «нафиг» (видимо, нафинг). Дружила она с парнем старше нее, художником, бывала и в художнических компаниях с их сленгом «чувиха», «бабки», «старик» и т. д. Позднее гораздо оказалось, что человек она была так себе, многое в жизни ее шло кувырком, не приносило радости ни ей, ни ближним. А пока она познакомила меня со своим другом, будущим мужем, Юрой Трусевичем, художником-живописцем. И вот уже с начала шестидесятых годов мы с ним поддерживали нечастые, но постоянные дружеские отношения.
Юра познакомил меня с теперь уже знаменитыми, а тогда юнцами Валерой Смирновым, рано покончившим с собой, может быть, одним из первых сюрреалистов в Москве, Казариным, другом и «подельщиком» Толечки Зверева, и Виталием Комаром, родоначальником соцарта (вместе с Меламидом). Мне было пятнадцать, Комару (Гельману) – семнадцать лет. Так я незаметно стал приобщаться к художественной среде.
Еще в пионерлагере «Елочки» к нам в старшие отряды – а отдыхал я там почти каждое лето до пятнадцати с половиной лет – приехали пожить учащиеся балетной студии Большого театра, балерины и «балеруны». Их распределили в разные отряды – кого в первый, кого во второй, но были они на особом положении. Вели они себя заносчиво, привезли и свои порядки – свободу слововы-ражения, танцы «буги-вуги», а затем и рок-н-ролл, музыку на «сорокапятках».
Дочь одного из членов ЦК компартии Франции – не помню фамилии, но звали ее Сильвия – усилила «иностранный акцент» нашего бытия. Деви ца была крупная, разбитная.
Вслед за ней по странному совпадению в старшие отряды и вожатыми поступили и художники из МСХШ – Московской средней художественной школы имени Сурикова, – будущие «кинетисты» группы «Движение»: Франциско Инфанте, Виктор Степанов, Владимир Галкин, а с ним его сестра Натали, впоследствии жена Евгения Вахтангова (внука режиссера). Двое первых стали вожатыми. Я, как «кадровый» опытный пионер, был назначен помощником при Инфанте. С тех пор и началось наше знакомство, то переходящее в дружбу, то в нечастые деловые отношения, но скорее компанейские. Позднее к ним присоединились Слава Колейчук, Воло Акулинин, Михаил Дорохов. Когда Галкин выхлопотал в своем же доме на Большой Коммунистической (теперь Солженицына) полуподвал под мастерскую, мы стали собираться там чаще.