С сентября я уже учился в другой группе. Там были и те, кто на долгие годы стал моими товарищами, коллегами. Во-первых, Юра Лоев, Марк Янкелевич, его будущая жена Наталья (впоследствии Алимова), Таня Толстая, Ася Богемская, Кирилл Разлогов. Во-вторых, поэты-«смогисты». Было такое в шестидесятые годы «Самое молодое общество гениев» – СМОГ (потом, правда, они расшифровывали и по-другому эту аббревиатуру, но лукавили). В нем водились и психопаты-кликуши, Батшев, к примеру, или девицы, в стихах которых мат-перемат стоял, как у матерых уголовников в застолье, хотя вряд ли девушки знали, что означают употребляемые ими существительные, глаголы и наречия. Были и те, кто стал профессиональными литераторами: Юра Кублановский, Володя Алейников, Аркадий Пахомов и почему-то выдвинутый в «гении» в XXI веке Леня Губанов. Теперь, издав сорок поэтических книг и написав около трех тысяч стихотворений, я так и не смог обнаружить его гениальности. Истерика, юродство, невразумительность ассоциаций – это ведь не синонимы ее.
Вернусь к искусствознанию. Я еще застал лекции одного из самых тонких и могучих историков отечественного искусства Алексея Александровича Федорова-Давыдова. Его обвиняли в вульгарной социологии – как человек своего времени, он без этого в искусствознании бы не выжил. Но он был автором полных и блестящих монографий о многих корифеях русского искусства, он же и написал уникальную книгу об искусстве конца XIX – начала XX века «Русское искусство промышленного капитализма». Вынужденный осуждать формализм, он побудил Малевича в 1929 году повторить к выставке «черный квадрат».
Если я начну перечислять всех, кто нам преподавал в старом здании МГУ на Моховой, листов не хватит. Лазарев, Гращенков, Ильин, Колпинский, Василенко, Некрасова, Маца, Кауфман, Кириллов, Евангулова, Прокофьев, Яблонская, Сарабьянов, Комеч, Голомшток – плеяда блистательных искусствоведов. На смену им пришли не менее яркие, но для меня спорные фигуры. Не буду их задевать или оскорблять их память.
Вспоминаю студенческую поезду в Вологду в зиму 1965 года. Холод был за 35 градусов, и это днем. Автобус наш промерзал «до дрожи», впрочем, мы этого и не замечали – сами дрожали. Ночевки были обычно по дороге в «домах колхозника». Удобства? Да бог с ними, главное – тепло и пятьдесят граммов спирта с утра, благо бутылка его стоила менее пяти рублей – чистый ректификат. Прибыв в Ферапонтов монастырь – один из лучших, полностью сохраненных комплексов России, с фресками работы Дионисия и его сыновей, – мы были поражены не только дивной красотой росписей (все-таки место Дионисия в «первой тройке» древнерусских живописцев – Феофан Грек, Андрей Рублей, Дионисий – неоспоримо), но и сказочным сиянием образов и сцен, ибо все они были покрыты кристаллами льда, собор не отапливался. Вредоносно ли это – наверняка, но сияние фресок сквозь хрустальные кристаллы усиливало не только силу цвета, но и превращало все пространство, живописную его поверхность в мистическое иррациональное действо. В таком мире можно было заблудиться, замечтаться наяву. Более я никогда в жизни такого не видел.
Попутно вспомню посещение того же места уже в семидесятые годы: в противоположность, стояла жесточайшая жара, в Вологде местные бабы, задрав подолы и прижав к себе ребятишек, цепочкой стояли в русле полувысохшей реки, и эта «связка» растянулась метров на двести. В Ферапонтовом озере, камешки которого терлись мастерами для красок со «времен оных», скопилось немыслимое количество раков. Мы с Мариной, забравшись на маленький прибрежный островок, «шугали» их вилкой с прикрепленной длинной деревянной палкой, накалывали и бросали в кипящее на костре ведро. Весь островок был завален панцирями мучеников обжорства.