Власти посредством штрафов, арестов, судебными преследованиями пытались держать печать в ежовых рукавицах строгой цензуры. Как нам рассказывал Тарновский-сын, в редакции «Киевской мысли» собирались вести учет всех репрессий, налагаемых властями на печать за критические статьи и заметки о деле Бейлиса. Что стало с этим списком, не знаю, но в ежегоднике газеты «Речь» за 1914 год была опубликована итоговая сводка этих репрессий: всего по делу Бейлиса на печать было наложено 102 взыскания, в том числе арестовано 6 редакторов газет, 8 редакторов – привлечено к суду, в 36 случаях были конфискованы номера газет, 3 газеты были закрыты, на печать было наложено 43 штрафа на общую сумму 12 850 рублей.
Под особо ревностную защиту была взята Вера Чеберяк и ее шайка. Тарновский со смехом показывал нам номер киевской газеты «Последние новости», в котором ее редакция оповещала своих читателей, что печатание сообщений о Вере Чеберяк прекращается из-за штрафов за них, но, так как извещение о штрафе было получено, когда страница газеты уже печаталась, на месте фельетона было оставлено белое место.
Редакция «Киевской мысли» вела стенограммы процесса. Сразу после окончания процесса появился трехтомный отчет о нем.
25 сентября был пасмурный, дождливый день, но улицы Киева с раннего утра были переполнены народом. Особенно много людей собралось на улицах, прилегающих к Лукьяновской тюрьме, где содержался Мендель Бейлис, и на Большой Владимирской улице, где находилось здание Киевского окружного суда, в котором должен был идти суд над Бейлисом. Повсюду видны были усиленные наряды полиции, отряды казаков и пикеты солдат. В толпе выделялись члены «Союза русского народа» и других черносотенных организаций, носившие соответствующие повязки на рукавах. На мостовых и тротуарах, в окнах квартир и даже на крышах домов толпилось множество народа.
В этот день в 2 часа 30 минут дня началось первое заседание Киевского окружного суда. Бейлиса привезли в здание суда в черной бронированной тюремной карете под охраной нескольких сот казаков. Черносотенцы распускали слухи о том, что евреи решили убить Бейлиса, чтобы избежать процесса… В действительности же казаки охраняли Бейлиса от возможных покушений черносотенцев. На всем пути следования кареты евреи, находившиеся на улице, поднимали к небу руки и плакали…
Я не буду излагать ход судебного процесса. Об этом написаны сотни книг. К тому же я не присутствовал на самом процессе и о том, что происходило на суде, узнавал из газет.
Суд тянулся больше месяца – с 25 сентября по 28 октября, и весь этот месяц Киев жил процессом. Хотя сборища народа на улицах с течением времени поредели, но на Большой Владимирской, у Педагогического музея, как раз против здания суда, всегда было много людей на тротуаре, большей частью со свежими газетами в руках. Середина улицы была очищена для проезда экипажей и трамвая, а на другой стороне, на тротуаре у здания суда, останавливаться не разрешалось. Если кто-либо пытался задержаться у суда, немедленно перед ним возникала фигура в штатском и вежливо, но настойчиво предлагала: «Проходите, проходите, не задерживайтесь!»
Наш гимназический сад с левой стороны примыкал к Педагогическому музею. Мы часами дежурили у решетки и жадно вслушивались в споры толпы. Это был настоящий народный клуб, стихийно возникший, вечно меняющийся, таявший в часы дождя и снова густевший, когда показывалось солнце.
Антисемиты ждали, что во время процесса будут сделаны сенсационные разоблачения о чудовищных ритуальных убийствах, принятых у евреев, и о кровососе Бейлисе. Но их ожидания не оправдались. Когда газеты напечатали часть обвинительного заключения о преступных деяниях Бейлиса, все были поражены убожеством обвинения и полным отсутствием улик и доказательств. И если в первые два дня было ещё немало лиц, веривших в виновность Бейлиса – «ведь правительство не будет создавать такой процесс зря!» – то уже на третий день сторонники невиновности Бейлиса оказались в огромном большинстве. Стали слышаться возгласы: «По таким уликам можно судить любого, кто проходил мимо завода Зайцева!» «Эти улики что дырка в бублике!»
Особый интерес вызывал вопрос о «страшных хасидах и цадиках», якобы помогавших Бейлису умертвить Ющинского. Но после допроса на суде родственников Зайцева – Ландау и Эттингера, вызванных защитниками Бейлиса из-за границы, версия о ритуальном убийстве Ющинского позорно провалилась.
29 сентября перед судом выступил в качестве свидетеля студент Голубев. Этот антисемит-фанатик был вдохновителем процесса. Ведь это он указал на Бейлиса как на ритуального убийцу. Но после первых же слов на суде он упал в обморок. Показания Голубева на следующий день дали обильную пищу для насмешек над ним. Публика издевалась над тем, что Голубев в поисках вдохновения провел в одиночку целую ночь в апреле 1911 года в пещере, где был найден труп Ющинского. Когда же выяснилось поразительное невежество Голубева, который признался, что впервые услышал о существовании секты цадиков и хасидов, употребляющих христианскую кровь… от одной помещицы, а с термином «хасиды» познакомился в учебнике географии, то это окончательно скомпрометировало его.
Еще большей сенсацией явилось сообщение бывшего начальника Киевской сыскной полиции Красовского о том, что Ющинский знал о преступной деятельности шайки Веры Чеберяк и даже должен был принять участие в намечавшемся ограблении Софийского собора. Грабители убили его, опасаясь того, что он донесет на них в полицию…
Мы, старшеклассники-гимназисты, были целиком поглощены процессом. Занятия были заброшены, даже мало осталось любителей гонять мяч в гимназическом саду. Шли бесконечные жаркие споры между сторонниками и противниками Бейлиса. И самые равнодушные и ленивые из нас читали газеты от корки до корки. Мы с жадностью прислушивались к тому, что говорилось о процессе в толпе. Другим надежным источником неофициальных сведений был наш товарищ Тарновский. Он от своего отца знал все, что происходило в зале суда и не попадало в печать. Он щедро делился своей информацией с нами.
Я помню, какую бурю в классе вызвала гнусная фальшивка – «экспертиза ксендза Пранайтиса», который доказывал существование ритуальных убийств у евреев. Вдохновленный ею, один из учеников класса, Столица, оскорбил нашего товарища и друга Сашу Амханицкого, бросив ему публично, что евреи пьют кровь христианских детей. Оскорбление было нанесено с наглым высокомерием. Столица всегда, при всяком удобном и" неудобном случае, подчеркивал, что он столбовой дворянин, что имя его занесено в «Бархатную книгу» дворянских родов, так что в классе его насмешливо прозвали «жантийом (дворянин) Столица». Этот упитанный «крупитчатый» дворянский недоросль, чьи телеса выпирали из мундира, ни умом, ни талантами не отличался. Лицо его не было отмечено печатью мысли. Саша же был одним из лучших и любимых учеников в классе. Поэтому выходка Столицы возмутила всех. До сих пор у нас в классе не оскорблялись национальные чувства евреев. Класс решил судить Столицу своим судом. Было решено, что каждый гимназист даст ему пощечину. Столицу поставили у печки, гимназисты по очереди держали его за руки, чтобы он не вырвался, а остальные по очереди отпускали ему полновесную пощечину. К сожалению, мой черед не настал. В разгар экзекуции в класс вбежал Саша и закрыл Столицу своим телом. Наказание пришлось прекратить.
Но этим дело не кончилось. Через несколько дней мы узнали, что Столица-отец ходил к директору гимназии и жаловался, что его сына избили. Но реакция директора Терещенко была неожиданной. Он заявил, что, несмотря на то, что он не любит евреев и добился запрещения принимать их впредь в Императорскую Александровскую гимназию, он не допустит травли евреев, которые уже учатся в гимназии, и предложил Столице-отцу перевести сына в другое учебное заведение.
Даже в таких кругах, которые по своему положению считались надежными защитниками царского режима, дело Бейлиса вызвало резкое осуждение. Я помню, как горячо осуждался этот процесс в семье, где я жил с братом на пансионе в течение последних четырех лет моего пребывания в гимназии. Моя хозяйка – вдова подполковника, убитого во время русско-японской войны, ее взрослые дочери и сыновья, один из которых был юнкером пехотного военного училища, открыто издевались над версией о ритуальном убийстве, не верили в виновность Бейлиса и считали убийцей Веру Чеберяк. В течение многих лет я часто бывал в доме моего друга по гимназии Бориса Бенара. Его отец, путейский генерал, занимал видный пост в дирекции Юго-Западных железных дорог, мама была настоящей светской дамой. В этой семье также осуждали процесс Бейлиса, не верили в существование ритуальных убийств и считали суд позором для России.