Через неделю в моей мастерской Серов писал портрет с какого-то человека, похожего на утюг. Лицо длинное, серьезное. Он мрачно водил серыми глазами, а сзади Серова стоял Королев и говорил, смеясь:
– Черт-те что… Как живой. Ну и носина…
«Утюг» встал обеспокоенный.
– Постой, какой носина?
Посмотрев на портрет, сказал:
– Где же носина? Нос как нос. Ты вот что… ты живописцу не мешай. Чего вы на него глядите, Валентин Александрыч? Ведь он чисто балалайка заведенная. Вот обженится, так узнает жизнь. А то ветер в голове…
На Красную горку мы получили от Королева в больших конвертах приглашение на свадьбу. Он женился на той красавице, от которой мы по ошибке получили пирог.
Серов писал ее портрет <…>
Головин
В 1886 году в Училище живописи, ваяния и зодчества появился у нас ученик и в классе Поленова писал натюрморты. И писал очень хорошо. Внешний вид, манера держать себя сразу же обратили на него особое внимание всех учеников да и преподавателей. Это был Александр Яковлевич Головин.
Красавец юноша, блондин с расчесанным пробором вьющихся волос – с пробором, тщательно приглаженным даже на затылке, он удивил лохматых учеников нашей школы. Фигура, прекрасный рост, изящное платье, изысканные манеры (он был лицеистом), конечно, составляли резкий контраст с бедно одетыми учениками школы. И к тому еще на мизинце Головина было кольцо – кольцо с бриллиантом!
Да простит мне читатель, что по поводу этого кольца я отвлекусь немного в сторону от воспоминаний о прекрасном художнике.
В 1920 году в России я, после многих хлопот, получил наконец разрешение для проезда по железной дороге в деревню, где была моя мастерская. Я собирал в дорогу краски, кисти, а также платье, сапоги, занавески с окон – все, что годилось для «обмена» в деревне на хлеб, молоко, масло, – и в ящике стола нашел, как оказалось, уцелевшее у меня кольцо «с бриллиантом». Это кольцо с бриллиантом, но не настоящим, а подделкой Тэта, я отыскал в столе среди другой мелочи – осколков цветных стекол, обрезков материй, бус, покрытых от времени патиной греческих и римских древних монет… – все это было когда-то «натурщиками» для меня в моих исканиях гармонии красок в декоративной работе для театра.
Когда я надел это кольцо себе на палец, подумав: «Вот я и его сменяю на фунт-два масла…», – верный слуга Алексей, человек «умственный», посмотрел и ужаснулся.
– Снимите, нешто можно это теперь? За него погибнуть можно. Не надевайте. Ей-ей, убьют!
Но я не снял.
Сидя после в переполненном вагоне, я держал кольцо на виду у всех и спокойно курил, посматривая на своего Алексея, пугливо озиравшегося из-за моего кольца вокруг. Тэтовский бриллиант блистал нахально. Пассажиры полно набитого вагона – мешочники, солдаты – увидав кольцо, замирали.
Ко мне подошел человек в кожаной куртке, в черном кожаном картузе, с наганом у пояса. Согнав с места соседнего пассажира, он уселся напротив и пристально посмотрел на меня.
– Рублей пять дали, товарищ? – спросил он, показав на кольцо.
– Нет, оно стоило всего два рубля, – ответил я.
– Снимите, товарищ… – повелительно предписал он. – Я-то ведь вижу, а то кругом народ волнуется: думает – оно настоящее.
Так и в Школе живописи в Москве – давно то было – не понравилось кольцо Головина, а вместе с ним и сам Головин – его элегантный вид, пробор, изысканный костюм и то, что говорил он «нежно». Но писал он, этот «франт», лучше других – что делать! – и за это получал от преподавателей похвалу и благодарность.
Нередко я встречал Головина у Поленова. Он делал рисунки для кустарей; по его рисункам вышивали, ткали, делали ковры, мебель. Они печатались тогда в «Мире искусства».
Отправляясь в свою поездку на Север, в Архангельск, я пригласил с собою и Головина. В Архангельске мы смотрели с ним церкви, работы крестьян, дуги, сани, рубахи, вышивки, валенные сапоги. Любовались и разглядывали их узор, окраску. И на Парижской выставке 1900 года он выставил свои прекрасные майолики, мебель…