– Это и я обижен, – сказал Антон Павлович. – Исаак, ты должен это доказать.
– Потрудитесь доказать… – серьезно настаивал студент, смотря на Левитана своими острыми глазами с выражением чрезвычайной важности.
Антон Павлович смеялся.
– Глупо… – отрезал Левитан.
– Вот скоро Сокольники, мы уже подъезжаем.
Сидевшая рядом с Левитаном какая-то тетка из мещанок протянула ему красное пасхальное яйцо и сказала:
– Съешь, красавчик. (Левитан был очень красив.) Батюшка мой помер. Нынче сороков. Помяни его.
Левитан и Чехов рассмеялись. Левитан взял яйцо и спросил, как звали отца, чтобы знать, кого поминать.
– Да ты што, красавчик, нешто поп?
Баба была немножко навеселе.
– Студенты, студенты. Эх, народ – под мышкой книжка, боле ничего… тоже.
Мы приехали к кругу в Сокольники.
Выходя из вагона, баба, ехавшая с нами, обернувшись к Левитану, сказала на прощание:
– Помяни родителя. Звали Никита Никитич. А как семинарию окончишь, волосы у тебя будут хороши. Приходи в Печатники. Анфису Никитишну все знают. Накормлю. Небось голодные, хоша ученые.
Антон Павлович смеялся, студенты были серьезны. У студентов была какая-то придавленность. Казалось, что забота-старуха по пятам преследовала их. Они были полны каких-то навязчивых идей. Что-то тяжелое и выдуманное тяготело над ними, как какая-то служба, сковывающая их молодость. У них не было простоты и уменья отдаться минуте жизни. А весна была так хороша! Но когда Левитан, указывая на красоту леса, говорил: «Посмотрите, как хорошо», – один из студентов отвечал: «Ничего особенного… просто тоска. Лес, и черт с ним! Что тут хорошего.»
– Ничего-то вы, цапка, не понимаете! – повторил Левитан.
Мы шли по аллее.
Лес был таинственно прекрасен. В лучах весеннего солнца верхушки сосен красноватыми огнями сверкали на глубоком темно-синем небе. Без умолку свистели дрозды, и кукушки вдали таинственно отсчитывали, сколько кому осталось лет жизни на этой нашей тайной земле.
Студенты, с пледами на плечах, тоже оживились и запели:
Антон Павлович и Левитан шли рядом, а впереди шли студенты. Издали видно было, как большие их волосы лежали на их пледах, что было модно тогда.
– Что это там летит?! – крикнул один из них, обращаясь к Левитану.
– Это, вероятно, сокол… – пошутил Антон Павлович. Летела ворона.
– А в Сокольниках, должно быть, и нет больше соколов… – прибавил Чехов. – Я никогда не видал, какой сокол. Сокол ясный. О чем задумались, соколики?.. Должно быть, сокола и охота с ними были распространены на Руси.
Мы подошли к краю леса. Перед нами была просека, где лежал путь железной дороги. Показались столы, накрытые скатертями. Много народу пили чай. Самовары дымились. Мы тоже сели за один из столиков – чаепитие было принято в Сокольниках. Сразу же к нам подошли разносчики. Булки, сухари, балык, колбаса копченая наполняли их лотки.
– Пожалуйте, господа хорошие.
Около нас за другим столом разместились сильно подвыпившие торговцы типа Охотного ряда и недружелюбно оглядывали нас.
– Вы, студенты… – заговорил один, сильно пьяный, обращаясь в нашу сторону, – которые ежели… – и он показал нам кулак.
Другой уговаривал его не приставать к нам.
– Не лезь к им… Чево тебе… Мож, они и не студенты… Чево тебе.
– Слуга служи, шатун шатайся… – говорил в нашу сторону пьяный с осоловелыми глазами.
Видно было, что мы не нравились этой компании – трудно понимаемая вражда к нам, «студентам», прорывалась наружу.
Антон Павлович вынул маленькую книжечку и что-то быстро записал в ней.
И помню, он сказал мне, когда мы шли обратно:
– А в весне есть какая-то тоска. Глубокая тоска и беспокойство. Все живет, но, несмотря на жизнь природы, есть непонятная печаль в ней.
А когда мы расстались с нашими студентами, он сказал, улыбаясь мне и Левитану:
– Эти студенты будут отличными докторами. Народ они хороший. И я завидую им, что у них головы полны идей…
Много прошло времени после этой прогулки нашей в Сокольниках, и по приезде в Крым, в Ялту – весной 1904 года – я был у Антона Павловича Чехова в доме его в Верхней Аутке. На дворе дачи, когда я вошел в калитку, передо мной, вытянув шею, на одной ноге стоял журавль. Увидев меня, он расправил крылья и начал прыгать и делать движения, танцуя, – как бы показывая мне, какие выкрутасы он умеет разделывать.
Антона Павловича я застал в его комнате. Он сидел у окна и читал газету «Новое время».
– Какой милый журавль у вас, – сказал я Антону Павловичу, – он так забавно танцует.