В искусстве пения – то же и в музыке, и в живописи – есть <…> гармония. Мы говорим про музыку – «детонирует», «грубо» и другое, а про живопись разве не то?
<…> Для контраста глаза и предмета <…> Тициан прибавлял к красивой женщине зеркало и амура. Веласкес брал светлое лицо и черные [тона], гениально располагая эти пятна. Искусство Ренессанса все декоративно, также и скульптура. Они имели в виду, создавая произведение, и помещение, где будет находиться это произведение. Декоративная сторона в изобразительном искусстве имеет цель вместе со всем высоким в искусстве. Упадочность нашего времени создала из декоративной живописи дешевку, то есть так называемых уборщиков, а потому их произведения мертвые, бездушные и мастерство их плохо <…> Но есть вещи, которые долго и всегда живы, потому что их авторы – настоящие таланты. Те, кто делает это, есть гении. Они не только не стареют, а чем дальше культура людей [развивается], тем больше она открывает в них красоты. Люди истинно восхищаются, они как бы научились читать их своей душой.
Один сердитый юноша сказал: «Мне не нравится Тициан». «Он от этого не стал хуже», – ответил я. Встретив Шаляпина, я после раз слышал, как сердитый господин сказал: «Я не поклонник сего кумира», смотря подражательных [актеров], без пяти минут Шаляпиных.
Ветчина – превкусная штука, но картин она не смотрит.
Ну а как же [музыку] Вагнера, например, называли «какофония», и Милле не смотрели, а нашего Врубеля поносили? Это как же? Эти авторы были впереди толпы, впереди своего времени, и вот они умерли, и души людей доросли потом до их понимания. Сначала их как-то не могли уметь читать душой, а потом поняли. Еще тут есть привычки людей, а они не гениальны: хоть и нравится, но отчего не как всегда, и вот – не хочу, не признаю. Тут пошлость на услугах, она первая орет: «Какофония!», «Декадентство!», «Ерунда!», а за ней все – надо показать, что понимают. Потом всё проваливается, гидра тлетворная – зависть – сдается, ищет другую жертву, талант побеждает. Это называется: тернистый путь славы. Время делает [так], что ненастоящее, ложное, мишурное в искусстве пропадает.
Искусство всегда было, есть и будет, и нет «современного» искусства. Оно ново [только] потому, что долго было старо; одинаковость его авторов. Искусство новое – это автор нов и оригинален и самобытен. Если бы никто ранее не видал искусства египтян и только теперь бы показать его, то ужель оно не было бы ново? Ведь оно было бы новей нового, его теперь бы только поняли: его удивительную, помпезную, титаническую красоту, весь мистицизм и величие. Я думаю: что, после египтян не показалось бы искусство современности дешевой сладенькой водицей? Разве египтяне и греки – не декораторы, кто же больше?
Трудно говорить о мазке и кисточках – это все равно была бы суть.
Не может быть спора о том, что уже совершенно выяснено, хотя у нас именно и был спор. Сезанн, Писсарро, Гоген – декоративны: пятно, цвет, концепция разложения – всё, самые цвета и ритм живописи – всё декоративно.
Эти ковры, эти аккорды цветов и форм в куске холста – это и есть задача декоратора. Красота сочетаний красок, их подбор, вкус, ритм – это и есть радость аккорда, взятого звучно. Это есть их суть.
Очевидно, что художники – как барбизонцы, также и импрессионисты, как, например, Коро, Сислей, Левитан – искали в натуре нечто свое. Пожалуй, [верно], если это назвать «настроением». Например, Левитан был полон, помимо своего высокого таланта живописца, еще и этой стороной лирики – настроением, которое назвали потом «литературой живописи». Тонкость и правда, которая видна в произведениях Левитана, все же говорит не только о намерениях, литературных переживаниях, но и о настроении природы, переживаниях в душе художника. Эта лирика имеет право быть и в нем занимает первенствующее место.
Живопись сама в себе и сама за себя есть всё, она и есть искусство. Но грусть долин, тишина воды, ночи, нега и тайна лунного света, печаль осеннего сада есть у поэта, [это же] может быть и в живописи. Мне хочется сказать: нельзя думать так, что если поэт-художник создал произведение – положим, Гойя, – то он литератор. Нет, если есть живопись, если есть как, как это написано хорошо, то все равно что. А если к этому еще есть и он – поэт, тогда еще больше он. Разве не поэт Левицкий – какие и как поняты у него женщины?! И разве не поэты Рембрандт и Боттичелли? Да разве они хуже от того, что разные?! Разве есть одна живопись? Да вся живопись разная, как авторы, и одна все же живопись, она одна!