Однажды, гуляя с императрицей в Петергофе, мы встретили моего отца, и императрица долго с ним беседовала. Только мы отошли, как на него налетели два «агента» с допросом «по какому делу он смеет беспокоить государыню». Когда отец назвал себя, они моментально отскочили – странно было им его не узнать…
Итак, я отправилась на юг. Государыня под проливным дождем приехала проводить поезд. Мы ехали до Евпатории пять суток, по нескольку часов останавливаясь в Москве и других городах. Городской голова Дуван дал мне помещение на его даче, окруженной большим садом, – на самом берегу моря; здесь я прожила около двух месяцев, принимая грязевые ванны. За это время я познакомилась с интересными людьми, между прочим, с караимом Гахамом, образованным и очень милым человеком, который читал мне и рассказывал старинные легенды караимского и татарского народов. Он, как и все караимы, был глубоко предан их величествам. Там же я получила известие, что ее величество уехала в Ставку, откуда вся царская семья должна была поехать на смотры в Одессу и Севастополь. Государыня телеграммой вызвала меня к себе.
Отправилась я туда на автомобиле через степь, цветущую красными маками, по проселочным дорогам. В Севастополе дежурный солдат из-за военного времени не хотел меня пропустить. К счастью, я захватила телеграмму государыни, которую и показала ему. Тогда меня пропустили к царскому поезду, где жили их величества. Завтракала с государыней. Государь с детьми вернулся с морского смотра около шести часов. Ночевала я у друзей и на другой день вернулась в Евпаторию. Их величества обещались вскоре приехать туда же и 16 мая действительно навестили меня.
Я много путешествовала с их величествами, но думаю, что встреча в Евпатории была одной из самых красивых. Толпа инородцев, татар, караимов в национальных костюмах; вся площадь перед собором – один сплошной ковер роз. И все залито южным солнцем. Утро их величества посвятили разъездам по церквам, санаториям и лазаретам, днем же приехали ко мне и оставались до вечера; гуляли по берегу моря, сидели на песке и пили чай на балконе. К этому чаю местные караимы и татары прислали всевозможные сласти и фрукты. Любопытная толпа, которая не расходилась все время, не дала государю выкупаться в море, чем он был очень недоволен. Наследник выстроил на берегу крепость, которую местные гимназисты обнесли после забором и оберегали как святыню.
Обедала я в поезде их величеств и проехала с ними несколько станций.
В конце июня я вернулась в Царское Село и снова принялась за работу в своем лазарете. Лето было очень жаркое, но государыня продолжала свою неутомимую деятельность. В лазарете, к сожалению, слишком привыкли к частым посещениям государыни – некоторые офицеры стали держать себя в ее присутствии развязно. Ее величество этого не замечала: когда я несколько раз просила ее ездить туда реже и лучше посещать учреждения в столице, государыня сердилась.
Атмосфера в городе сгущалась, слухи и клевета на государыню стали принимать чудовищные размеры, но их величества, и в особенности государь, продолжали не придавать им никакого значения и относились к этим слухам с полным презрением, не замечая грозящей опасности. Я сознавала, что все, что говорилось против меня, против Распутина или министров – говорилось против их величеств, но молчала. Родители мои тоже понимали, насколько серьезно положение; моя бедная мать получила два дерзких письма, одно от княжны Голицыной, свояченицы М.В.Родзянки, второе от некой г-жи Тимашевой. Первая писала, что стыдится показаться с моей матерью на улице, чтобы люди не подумали, будто и она принадлежит к «немецкому шпионажу». Родители мои в то время жили в Териоках, и я их изредка навещала.
Единственно, где я забывалась – это в моем лазарете, который был переполнен. Мы купили клочок земли и стали сооружать деревянные бараки, выписанные из Финляндии. Я проводила у этих новых построек целые часы. Многие жертвовали деньги на это доброе дело, но, как я уже писала, и здесь злоба и зависть не оставляли меня: люди думали, вероятно, что их величества дают мне огромные суммы на лазарет. Лично государь мне пожертвовал двадцать тысяч рублей. Ее величество денег не пожертвовала, а подарила церковную утварь в походную церковь. Меня мучили всевозможными просьбами, с раннего утра до поздней ночи не давали покоя разными горестями, нуждами и требованиями. И все говорили в один голос: «Ваше одно слово все устроит». Господь свидетель, что я никого не гнала вон, но положение мое было очень трудным. Если я просила за кого-нибудь – то лишь потому, что именно я прошу, скорее отказывали; а убедить в этом бедноту было так же трудно, как уверить ее в том, что у меня нет денег.