По сравнению с автобиографическими повестями, в повести «Особорежимная пятнадцатая», занимающей полторы тетради, доля художественного вымысла либо устной лагерной традиции более заметна. Для обозначения авторства Чекин использует привычные псевдонимы: «Трудников Сергей, он же Фома Неверующий», но автобиографический персонаж является персонажем второстепенным (здесь он назван врачом Старотопным от вымышленного названия Старотопное, под которым фигурирует в автобиографической прозе Старый Буян). В центре повести событие, которое автор сам не наблюдал. С одним из двух главных героев повести, руководителей лагерного восстания на штрафной колонне № 15 пятого строительного отделения Северо-Печорского исправительно-трудового лагеря Д. М. Минклевичем, автор был знаком, мог встречаться и со вторым героем, Я. И. Сушковым. Но знакомство это состоялось не ранее 1947 г., а об их тюремной биографии до прибытия в лагерь автор не знал. Эту биографию он выстроил по образцу собственной, поместив их в Сызранскую пересыльную тюрьму, а затем отправив по железной дороге в Печорлаг. В наполняющих повесть пространных диалогах Минклевича и Сушкова о государственной власти и об их разочаровании в «нелепом так называемом учении Маркса о классовой диктатуре» переданы политические воззрения самого автора. Присочиненная часть тюремной биографии Минклевича и Сушкова перешла и в повесть «Таня Разумовская», где упоминается об их пребывании в сызранской пересыльной тюрьме в 1941 г.
Что же касается истории самого восстания, то описание боевых действий и трагической гибели восставших явно опирается на лагерный фольклор. Исследовательница, опубликовавшая специальную работу о лагерном восстании 1948 г., так описывает бытование этого лагерного фольклора: «Встречаясь в лагерных больницах, на пересылках, заключенные обменивались такими рассказами. Недостаток точных сведений восполнялся догадками, аналогиями и воображением. Слухи распространялись, обрастая все новыми подробностями. Многократно переданные из уст в уста, они оттачивались, все более превращаясь в легенды»[8]. Сходные легенды не всегда восходят к одному и тому же событию. Летом того же 1948 г. произошли групповые вооруженные побеги в Воркутинском и Обском лагерях. Многократно преувеличенные молвой, эти события, так же как и восстание под руководством Минклевича и Сушкова, стали частью гулаговской мифологии[9]. Но у Чекина были и свои знакомые уникальные очевидцы, и, возможно, нам известна фамилия одного из них (если она не была изменена автором), а именно заключенного врача из лазарета пятого строительного отделения Федина, которому было поручено составление актов о смерти восставших заключенных[10]. Соответствующие фрагменты «Особорежимной пятнадцатой» использованы в примечаниях к «Повествованию Трудникова…», одна из главок которого также посвящена восстанию на особорежимной пятнадцатой колонне.
Две тетради содержат варианты повести-жизнеописания уроженца Старого Буяна агронома Григория Доронина. О герое этого произведения упоминается и в «Повествовании Трудникова…». В вариантах повести о Доронине Чекин изменил одну букву в фамилии героя, назвал его Дорогиным и описал его злоключения в период Первой мировой и Гражданской войн и постоянные проблемы на службе в советское время. Один вариант озаглавлен «Жизнь неудачника Дорогина Григория», в качестве автора-рассказчика выступает Сергей Терехин. В предисловии говорится о том, как рассказчик после многолетнего отсутствия приехал в родное село Старотопное и встретился с родственницей Дорогина Лизаветой в ветхом доме в конце кладбищенской улицы, она и «вынула из‑за божницы тетрадь», которую у нее забыл Дорогин, и передала рассказчику. «Простился с Лизой, а уходя от нее, незаметно положил ей на стол все имеющиеся у меня деньги и на попутной машине уехал в город». Другой, более поздний, исправленный вариант озаглавлен «Скованный Прометей», автор обозначен как «Трудников Сергей, он же Старотопный, он же Фома Неверующий». Сюжета о приезде автора в Старотопное и встрече с Лизаветой в этом варианте нет.
В той же тетради, что и «Скованный Прометей», записан рассказ «Погубленные властью», о Яне с «прибалтийской фамилией» Званзгия (Занзгия, Званзигня), то есть, по-видимому, с распространенной латышской фамилией Звайгзне (Звайзгне). Герой, художник «пейзажист и портретист», был арестован в феврале 1938 г. и оставил рукопись о своем тюремном опыте. Первая из тюрем, в которых он приобретал этот опыт, находилась в том же городе, где он и жил, вероятно, в Саранске. Как-то следователь привел его в кабинет наркома безопасности Мордовской АССР[11] и доложил, что Ян отказывается давать показания. Нарком «свирепым голосом крикнул: расстрелять!». Но Яна не расстреляли — вскоре посадили наркома, когда начали заменять ежовские кадры бериевскими. После недолгого пребывания на свободе Ян был вновь арестован в конце 1940 г. Все это мы узнаем от рассказчика по фамилии Старотопнов, который получил рукопись от пожилой женщины, знакомой семьи Яна. О самом же Старотопнове, помимо его фамилии, мы узнаем совсем немного, и это немногое не соответствует биографии Чекина: он в студенческие годы приезжал на каникулы к Яну и родителям в районный городок за Волгой, так как своих близких у Старотопнова, в отличие от Чекина, не было. Прототипом Старотопнова мог быть круглый сирота Иван Николин, который упоминается и в автобиографических повестях, и в находящейся в той же тетради повести «Скованный Прометей».
8
См.:
9
См.:
10
В повести «Особорежимная пятнадцатая» сказано следующее: «Подавив восстание, начальство концлагеря, пятого отделения вызвало в комиссию из пятого концлагерного лазарета врача Федина, отбывающего срок заключения по пятьдесят восьмой, для составления актов о смерти на месте боя у балластного карьера. Составили и подписали на каждого убитого по четыре акта о их смерти: один для личного дела Главного Печорского управления концлагерей, второй для Печорского санитарно-лечебного управления, третий по месту судимости и четвертый для Главного Всесоюзного управления концлагерями в Москву». В другом месте повести, в рассказе о жизни Сушкова в лагере, Федин назван его одноэтапником, однако в описании самого этапа среди обитателей вагона, в котором ехали Минклевич и Сушков, упомянут «врач Федоров тридцати трех лет из армии».