В тему опишу один интересный случай. Начальник отдела загранкадров министерства позвонил мне в МНР и попросил приобрести и передать ему поллитра облепихового масла. Облепиха на севере Монголии росла. Повод: у кого-то из его хороших знакомых проблемы с желудком. А облепиха помогает. Я купил через начальника депо Сухэ-Батор эту бутылку (как сейчас помню – за 80 тугриков) и в очередную командировку в Москву её привёз. Самого начальника на месте не оказалось – он был в командировке в какой-то африканской стране. Зашёл к его старшему инженеру, рассказал о просьбе его начальника и прошу передать ему эту бутылку. По наивности рассчитываю, что этот инженер спросит у меня о цене её приобретения и рассчитается со мной по курсу советскими 20-ю рублями. По тому времени – это две бутылки хорошего коньяка.
И вот здесь самое интересное. Когда я из портфеля извлёк ту бутылку, она моментально исчезла из моей руки. Но и в руке того старшего инженера её тоже уже не было. Ищу глазами, куда она могла деться. И вижу, как плавно закрывается коленом ноги дверка левой тумбочки стола. Без скрипа. Тут я понял, что ни на какие 20 рублей мне рассчитывать не стоит. Это был фокус, умение которого достигается длительной тренировкой. Мне он так понравился, что будь у меня вторая бутылка, я бы и её передал, чтобы рассмотреть, как этот фокус осуществляется.
За период пребывания на Улан-Баторской железной дороги произошёл и такой случай. Дети советских специалистов учились в существующей там специальной советской средней школе. Возил их в школу и привозил обратно спецавтобус. И не случайно. Монгольские дети недолюбливали наших детей. Они забрасывали их камнями. Дважды и моей дочери, таким образом, разбили голову. Думаю, что их дети слышали разговоры взрослых, и у них формировалось такое своё мировоззрение. Поэтому без взрослых пешком дети по городу не ходили. Но дети бывают и очень любопытные.
Две одноклассницы, выйдя из школы, не стали дожидаться спецавтобус, сели на рейсовый монгольский и уехали. Родители, придя с работы и не обнаружив дома детей, подняли тревогу. Был поднят на поиски практически весь взрослый советский персонал на УБЖД. Поставлено в известность и наше посольство. Те, в свою очередь, оповестили монгольскую милицию. Поиски долго ничего не давали. Уже в полночь милиция известила, что в подъезде жилого монгольского дома нашлись эти две школьницы. Посольство потребовало этот случай проработать со всеми советскими специалистами на родительском собрании в школе. На собрание в класс, в котором училась моя дочь, пошёл я. На нём всё свелось к опасности, которая могла постигнуть детей, т.к. у монголов к нам много агрессии. Причём, критика была односторонняя: плохие монголы. А мы, значит, белые и пушистые. К тому времени я уже видел, как в магазине для советских специалистов (был там и такой!) продавщицы поворачивались демонстративно спиной к зашедшему монгольскому гражданину. Знал я, что советские специалисты отзывались плохо о монгольской нации. И особенно было неприятно слушать это от одной монгольской девушки. Расскажу о ней подробней.
Она не была похожа на монголку: красивая блондинка, с точёной фигурой и, что особенно удивительно, с голубыми глазами. На русском языке говорила свободно, ранее в Москве окончила железнодорожный институт. Работала в службе локомотивного хозяйства. Свою непохожесть на монголку она объяснила тем, что в далёкие времена кто-то из её предков русскую красивую невольницу сделал своей женой. Вот ей и достались те гены, хотя оба её родители типичные монголы. Пользуясь своей внешностью, на автобусной остановке она уверенно садилась в автобус для советских специалистов. Её никто из пассажиров не опасался, считая, что она из СССР, и, разговаривая между собой, говорили гадости про монголов. Вот она однажды и задала мне такой вопрос: «Почему советские, особенно женщины, так не любят её нацию?» Пришлось объяснять, что и среди советских людей, как и среди монгольских граждан, есть разные люди, в том числе и такие, которых мы не уважаем. Убеждать пришлось долго, приводя примеры, а у неё при этом на глазах были слёзы.
Кроме этого, я уже знал, что советские офицеры вели себя там, скажем так, – не по-советски. Когда я был дежурным по управлению дороги на праздник 7 ноября, мне поездной диспетчер доложил, что на одной из станций пьяный советский офицер стреляет из пистолета по зданию вокзала. Я поставил в известность управление военных сообщений (ВОСО). Через некоторое время они мне доложили, что офицер обезоружен и изолирован.