— Да, она еще молода и никогда не видала железной дороги.
Итак, это не волк!.. — я вздохнула свободнее.
Мы продолжали наш путь спокойно до заката солнца.
Когда наступили сумерки, показались первые холмы, огибавшие подошвы гор.
Когда наступили сумерки, показались первые холмы огибавшие подошвы гор.
Я была поражена: горы не были голубые!.. все же я их узнала, — это были те же горы, которые я столько раз видела, греясь на солнышке на крыльце.
Теперь я увидала их серыми, изредка покрытыми светло-зелеными пучками тимьяна и лаванды.
Какая удивительная страна!
Ни одной деревни, ни одного домика. На высотах видны были несколько башен среди зеленых дубов. И какие дубы! Карлики. Пожалуй, не выше буксов нашего сада.
Невольно я пожалела нарядные платаны большой дороги, чудные тополя нашей речки, грациозные ивы и душистые липы над плотиной нашей красивой мельницы.
После двенадцатичасового перехода, мы остановились.
Тисте сел, свесив ноги на краю канавы, наполненной наполовину водой. Я воспользовалась, этим, чтобы выкупаться. Я была вся покрыта пылью после такого длинного путешествия. Бедные мои глаза были полны песка! Мне нужно было умыться.
Когда овцы улеглись, пастух позвал собак и дал каждой из нас по краюхе хлеба с большим куском сыра.
Мне показалось, что я никогда так вкусно не ела, а между тем я с раннего детства привыкла к хорошей, тонкой пище.
Но аппетит превращает всякую грубую пищу в лакомый кусок.
После обеда, который мы быстро проглотили, — ведь, мы с утра ничего не ели, — пастух вынул из своего мешка металлический котелок и пошел подоить нескольких овец. Напившись сначала сам, он дал молока и всем нам.
Я всегда любила молоко, а мои сотоварищи по дому научили меня, как надо быстро лакать.
Я вспомнила их уроки, и могу вас уверить, что я не ограничилась лизанием миски. О нет!
После такой прибавки к нашему обеду, мы легли и удобно вытянулись. Наш сон продолжался до полуночи. Когда мы проснулись, луна красиво вырисовывалась над нашими головами на небе. Вокруг все было видно как днем.
Тисте, который тоже прилег, завернувшись в свой большой плащ, быстро встал и звуками своей свирели собрал своих овец и собак. Через час мы узкими тропинками уже достигли вершины первых холмов. На другое утро, еще до рассвета мы дошли до половины горы цели нашего путешествия; перед нами расстилалось широкое плато, разделенное оврагами, между которыми зеленели чудные луга с сочной травой в полном цвету.
VI
Мои первые шаги в роли пастушечьей собаки
Как странно! Величественное солнце выходило из-за снежных вершин, а под моими ногами, — наяву ли это, или во сне, я не отдавала себе отчета, — тихо плыли облака, закрывая равнину, которая только что расстилалась под нами.
Облака плыли, задевая кусты дубов и оставляя свои белые обрывки на краях скал, висевших над пропастью.
О дивная картина! Я не могла оторваться от нее! По мере того как солнце поднималось над горизонтом, облака окрашивались в розовый цвет; они сверкали ни с чем несравнимым блеском, тихо скользя перед нашими взорами. Разве мы оставили землю? Может быть я своими лапами касалась луны? Это продолжалось мгновение, скоро заблуждение исчезло. Как только солнце достигло последней вершины и появилось в полном своем блеске, оно озарило все вокруг белым ослепительным светом и тучи на уступах гор быстро растаяли.
Моим глазам равнина представилась совсем мокрая, и я поняла, что пока мы грелись наверху, внизу шел дождь.
Тисте нашел свой прошлогодний шалаш.
Дожди его не мало испортили. Его крыша из переплетенных ветвей, покрытая дерном, во многих местах разошлась и пропускала воду. Но дверь шалаша была в порядке, и пастух потирал себе от удовольствия руки, видя, что исправления потребуют немного времени и труда. Он пошел нарезать зеленых дубовых ветвей, чтобы заменить те, которые провалились под тяжестью снега. Он покрыл их новым дерном, аккуратно вырезанным, и несколько часов спустя его жилище было в полном порядке.
Хотя ему не приходилось бояться воров, которые не склонны были забраться так высоко, зная, что в убогом шалаше они вряд ли что найдут, все же Тисте, из предосторожности, запрятал свое ружье в расщелину скалы, заполнив ее потом сухими листьями и мхом.
Он пошел искать свое ружье и скоро нашел его. Он его тщательно вытер, любуясь им с видимым удовольствием.
Волки могли придти. Он готов был дать несколько выстрелов, чтобы приветствовать их.
А зайцы, кролики, куропатки, которые так и шмыгали под ногами, должны были теперь держать ухо востро!
Неожиданное появление ружья, обещавшего обильные охоты, вызвало во мне еще более хорошее настроение!
К волку я была равнодушна. Рублотта мне сказала, что это животное очень боязливое и очень похоже на нас.
А что касается дичи… так это другое дело! Я говорила, что люблю молоко, но по отношению ко всякого рода дичи у меня была настоящая страсть. Верно между моими предками было немало охотничьих собак.
Как-раз в тот момент, когда я рассказывала о своих вкусах моим сотоварищам, которые вовсе их не разделяли, на небе, в расстоянии ружейного выстрела, появился треугольник стаи диких гусей, совершавших перелет из теплых краев в холодные страны.
Услыхав характерное гоготание вожака, перекликавшегося со стаей, Тисте схватил свое ружье, прицелился и почти одновременно выпустил заряды из обоих стволов. Я была готова кинуться за птицей, как только она упадет. Но гуси продолжали свой полет.
Разочарованный Тисте прислонил свое ружье к шалашу.
— Слишком высоко!.. — пробормотал он.
Не менее разочарованная — я следила за полетом. Вдруг я увидела что-то серое, тихо отделявшееся от стаи. Я догадалась, что это была птица. Быстрыми скачками я понеслась по направлению к ней.
Треугольник летел в синеве неба, а над моей головой чудная птица с раскрытыми еще крыльями планировала в воздухе, спускаясь к краю нашего плоскогорья.
Я удвоила усилия, и в ту минуту как гусь с глухим шумом рухнулся на землю, я была около него.
Я бросилась на птицу, схватив ее за горло.
Я бросилась на птицу, схватив ее за горло.
Гусь был недвижим. Пастух хорошо прицелился.
Несмотря на тяжелый вес гуся, я подняла его и отнесла Тисте. Он совсем этого не ожидал, судя по похвалам, которыми осыпал меня.
Он тотчас же ощипал птицу, устроил костер из ветвей, поставил над ним козлы из трех жердей, связав их наверху веревкой, от которой оставил довольно длинный конец; к этому концу он подвязал гуся, который таким образом и повис над огнем.
Чудный золотистый жир тихо стекал в нашу миску.
Эта миска служила положительно для всего.
Добрая Рублотта и другие мои сотоварищи довольно печально смотрели, как я уписывала за обе щеки куски гуся, которые Тисте щедро бросал мне.
Жизнь моя в роли пастушечьей горной собаки, на первых порах, казалась мне весьма привлекательной. Окарауливание стада, которое было нашей обязанностью, вовсе не утомляло нас. Мы спали весь день, а ночи проводили около овец. Мои товарищи научили меня быть осторожной: глядя на них, я потеряла дурную привычку молодых собак лаять без толка. Мы должны были подавать голос только при появлении чужого человека или зверя, не покидая при этом своего места возле стада. Эти случаи бывали редко.
Днем, подоив овец, пастух принимался за изготовление сыра из створожившихся сливок предыдущих дней. Часть их, чтобы дать им стекать, он клал на тростники в своем шалаше под потолком, другую же часть кипятил в той же знаменитой миске. Окончив все это, он подзывал меня, и мы отправлялись в горы за поисками, не теряя однако из вида нашу стоянку. Возвращались мы каждый раз с вкусными продуктами, — это были дикая спаржа, которую мы все очень любили, а иногда и чудные грибы.