Иногда отношения между отцом и начальством обострялись, доходили до открытых конфликтов. В бумагах отца я нашел любопытную переписку между ним и директором Московского кадетского корпуса, относящуюся к концу 1905 г. Отец, бывший в то время младшим врачом этого корпуса, заведовал инфекционным лазаретом последнего и очень гуманно и по-человечески относился к попадавшим туда больным. Главное же, он не мешал кадетам разговаривать на политические темы и выражать симпатии к революционному движению. Директор корпуса генерал Лобачевский был глубоко возмущен поведением «младшего врача» и 6 декабря 1905 г. адресовал ему грозную бумагу, в которой с негодованием заявлял, что «нельзя же допускать, чтобы кадеты пели марсельезу», и требовал от отца принятия мер к прекращению подобных «безобразий». На следующий день отец ответил генералу рапортом, в котором заявлял, что его обязанности как врача состоят в том, чтобы лечить больных кадетов, но не заниматься их политическим воспитанием. Директор корпуса пришел в совершенную ярость и 16 декабря адресовал отцу второе предписание, в котором вновь требовал от него «установления порядка» в инфекционном лазарете, а в заключение писал:
«Вместе с тем, будучи совершенно не согласен с вашими взглядами на службу врача в кадетском корпусе, я препровождаю мое предписание от 6 декабря и ваш рапорт от 7 декабря окружному военно-медицинскому инспектору».
Последствием этого конфликта было то, что отцу пришлось уйти из кадетского корпуса.
Органическая прогрессивность отца, пожалуй, ни в чем не сказалась так ярко, как в его отношении к Октябрьской революции. Отцу было уже под шестьдесят, когда власть Советов утвердилась в нашей стране. Возраст, традиции, нажитые привычки — все, казалось, должно было настраивать его подозрительно и даже враждебно к новому, не имевшему прецедента в истории строю. На самом деле вышло, однако, иначе. Правда, в самом начало — в конце 1917 и в первые месяцы 1918 г. — все происходящее вызывало у отца вопросы и недоумения. Он не понимал толком, что происходит, кто такие большевики, чего они хотят, какие ставят себе задачи. Однако в вопросах и недоумениях отца не было никакой злостности, никакой враждебности. Совсем напротив. Он только остался верен самому себе: он встретил новое, не знакомее ему явление и, следуя своей всегдашней научной манере, хотел изучить и исследовать это явление, прежде чем делать окончательные выводы. Очень скоро отец почувствовал симпатию к большевикам, хотя и не всегда соглашался с ними на все «сто процентов». В основном, он одобрял их генеральную линию. Особенно нравилось отцу, что большевики начисто ликвидировали те гнусные, реакционные, насквозь прогнившие силы старого режима, от которых самому отцу так много приходилось страдать на протяжении всей своей жизни. Вполне естественно, что с началом гражданской войны отец охотно пошел в качестве врача в Красную Армию и что в дальнейшем он все глубже и прочнее врастал в нашу новую, советскую, жизнь. Правда, в партию он до конца своих дней не вступил, да и трудно было этого ожидать от такого старика, но в последние годы перед смертью он, несомненно, стал тем, что мы называем «беспартийным большевиком». Помню, как-то в начале 1935 г. он прислал мне письмо, которое меня сильно тронуло.
«Я аккуратнейшим образом слежу, — сообщал мне отец в этом письме, — за поступательным движением вперед нашего СССР как внутри страны, так и за рубежом. В первую очередь я восхищаюсь нашими успехами по обследовательско-изыскательной линии во всех решительно областях (растениеводство, животноводство, медицина, изучение Арктики, геология и т. д.). Удельный вес СССР на международной арене понятен: громадный прогресс в промышленности и во всех сферах человеческой деятельности, прекрасная по духу, хорошо оснащенная армия (не сравнить со старой царской армией), почти полная экономическая независимость от капиталистических стран (у нас самих все есть). И при всем том страна прогрессирует с невиданной в истории быстротой».
Таков был путь, проделанный моим отцом после Октября.
Смерть отца была внезапна и в стиле всей его жизни.