В это время он работал заведующим лабораторией в одном из подмосковных городов. Несмотря на свои 78 лет, он чувствовал себя хорошо и, по обычаю, занимался всякого рода научными работами и изысканиями. Незадолго до смерти отец начал новое, очень интересовавшее его исследование — о влиянии серебра на бактерии. Принимал он также участие и в местной общественной жизни. В самый день смерти отец, как всегда, отправился в семь часов утра в лабораторию, при которой жил. В десять утра он, как обычно, вернулся домой позавтракать. Выпив чаю и закусив, отец поднялся и хотел вновь отправиться на работу, но вдруг побледнел и тяжело опустился на стул. Он сделал попытку еще раз встать и пойти, но внезапно зашатался и упал на пол без сознания. Вызвали врачей. Из Москвы спешно приехал мой брат, также врач. Были испробованы все известные науке средства для приведения отца в сознание, но безуспешно. До двенадцати часов ночи пульс был сравнительно хорош, но потом он стал быстро падать. К часу ночи отца не стало…
Через три дня состоялись его похороны. Я был как раз в это время в отпуске под Москвой и поехал отдать последний долг моему дорогому старику. Приехали также все наши родственники. Провожали отца в последний путь торжественно и сердечно. Коллектив лаборатории, где работал отец, в самом подлинном смысле слова, оплакивал его. Была гражданская панихида, на которой ряд ораторов рассказал об отце много хорошего как о враче, ученом и общественнике. Его ставили в пример, как яркий образец «беспартийного большевика». Сказал и я несколько слов. Были венки. Были слезы. Были трогательные прощания. Самое ценное во всем было то, что чувствовалась искренность.
Потом длинная процессия проводила гроб до могилы. День был летний, жаркий, Под ногами хрустел песок. В воздухе плавали облака пыли. Провинциальный оркестр не совсем стройно исполнял похоронный марш Шопена. Я шел за гробом и думал:
— Вот кончилась длинная и интересная жизнь, вся посвященная науке и через науку — народу и человечеству. Труд, неутомимый, постоянный, дисциплинированный труд, превратившийся во вторую натуру, в наслаждение, был ее основным стержнем. Сама смерть склонилась пред этим всепобеждающим началом и пришла к отцу на поле труда, без единого дня инвалидности или безработицы. Он гармонично закончил свою жизнь.
Моя мать
Совсем другим человеком была моя мать. Во многих отношениях она представляла полную противоположность отцу. Начать хотя бы с внешности. Отец был высокий, сильный, широкоплечий мужчина, с известной склонностью к полноте в более поздние годы. На голове у него почти не было волос: он облысел уже в 35 лет. Наоборот, моя мать была женщина маленького роста, деликатного сложения, с шапкой густых, слегка вьющихся каштановых волос, из-под которых задорно смотрели живые зеленоватого цвета глаза.
Не меньшая разница была в характере. Отец был спокойный, малоподвижный, молчаливый человек — типичный флегматик. Мать, напротив, являла тип чистого холерика — была жива, непоседлива, вспыльчива, разговорчива. Мать любила петь и пела в молодости недурно. Любила танцевать, веселиться, принимать гостей и ходить в гости. В матери было что-то особенное, свое, какой-то «шарм», который привлекал к ней людей, и она всегда была в центре внимания, всегда бывала «заводилой», «душой общества», В доме она была настоящей хозяйкой и распоряжалась всем по своему усмотрению. Я не могу сказать, чтобы отец был «под башмаком» у матери (ибо в вопросах, которые отец считал серьезными, он всегда поступал по-своему), однако в делах семейных он молчаливо признавал гегемонию матери и почти никогда в них не вмешивался. И мать широко пользовалась этой привилегией. С годами авторитарная черточка в характере матери усиливалась и порой переходила, в особенности в отношении детей, в своего рода «родительский деспотизм». На этой почве одно время (когда мне было 14-16 лет) происходили довольно частые стычки между мной и матерью. Однако, когда мать убедилась, что ей не переломить моего упрямства, она отступила, и в дальнейшем наши отношения навсегда сохранили характер взаимного уважения и сердечности.
В противоположность отцу, как будто бы рожденному для серьезной научной работы, мать моя была крайне неусидчива, непоследовательна, неуравновешенна. Она не могла долго заниматься чем-либо одним. Ее мысль постоянно прыгала с предмета на предмет, с вопроса на вопрос, подчас в самых неожиданных направлениях. Особенно это проявлялось в ее письмах, и мы, дети, нередко добродушно подсмеивались над ней, цитируя какие-либо совершенно фантастические пассажи из этих писем. Мать не любила никакой теории, никакой абстракции. Она всегда была сугубо конкретна и практична. Но в жизни ей не повезло, и эти качества ее не нашли того применения, которого заслуживали. С детства мечтой матери была медицина, и я не сомневаюсь, что если бы ей удалось получить соответствующее образование, из нее вышел бы прекрасный врач. Мать вообще была человек очень способный, умевший на лету ловить всякую мысль, а к лечению людей у нее была какая-то стихийная тяга, почти страсть. Обстоятельства, однако, сложились неблагоприятно. Отец матери был мелкий чиновник, денег в семье никогда не было. Матери с трудом удалось кончить гимназию, но на высшее учебное заведение средств уже не нашлось. Тем не менее любовь к медицине — не к теоретической, как у отца, а к практической, прикладной медицине — у матери осталась до конца жизни. Она читала книги, приглядывалась к работе мужа. В конечном счете, из нее вышел прекрасный лекарь-самоучка, и я очень хорошо помню, что не отец, а мать лечила всех нас, детей, когда с нами что-нибудь не ладилось. И лечила прекрасно. Отец привлекался лишь в более серьезных случаях и притом не иначе, как в роли консультанта. Обычно он просто санкционировал то, что делала мать.