В годы моей эмиграции Кропоткин находился в расцвете своей славы. Влияние его в Англии было очень велико. К словам Кропоткина прислушивались даже «министры Его Величества». Жил он постоянно за городом, в Брайтоне, на берегу моря, и держался несколько особняком от нашей эмигрантской колонии, лишь изредка появляясь на собраниях Герценовского кружка. Авторитет Кропоткина был очень велик. Конечно, «принципиальное» отношение к нему у разных групп и лиц было различно: оно естественно вытекало из их партийно-политических воззрений. Однако все единодушно признавали, что Кропоткин большой человек и большой революционер.
По рекомендации старого народовольца А. И. Зунделевича я познакомился с Кропоткиным и несколько раз бывал у него в Брайтоне. Он занимал здесь довольно большой дом английского типа и усердно работал в своем заваленном книгами кабинете. Меня сразу поразила внешность Кропоткина: огромный голый череп с пучками вьющихся волос по бокам; высокий, мощный лоб; большой нос; умные, острые глаза под резко очерченными бровями; блестящие очки, пышные седые усы и огромная, торчащая во все стороны белая борода, закрывающая верхнюю часть груди. Все вместе производило впечатление какой-то странной смеси пророка и ученого.
П. А. Кропоткин (1914 г.)
Дом Кропоткина в Брайтоне походил на настоящий Ноев ковчег: кого, кого тут только не бывало?! Революционер-эмигрант из России, испанский анархист из Южной Америки, английский фермер из Австралии, радикальный депутат из палаты общин, пресвитерианский священник из Шотландии, знаменитый ученый из Германии, либеральный член Государственной думы из Петербурга, даже бравый генерал царской службы — все сходились в доме Кропоткина по воскресеньям, чтобы засвидетельствовать свое почтение хозяину и обменяться с ним мнениями по различным вопросам.
Эта крайняя пестрота собиравшегося у Кропоткина общества объяснялась, конечно, прежде всего мировой известностью старого революционера и огромным разнообразием его интересов. Но дело было не только в этом. Большую роль здесь играла и общая позиция Кропоткина. Она делала и мое личное отношение к нему двойственным.
С одной стороны, Кропоткин мне очень нравился. Мне импонировали его энциклопедические знания, его многообразные таланты, его мировая слава, его мужество, его благородный характер, вся великолепная история его жизни. Особенно я любил смотреть на Кропоткина, когда он говорил. Мне не довелось наблюдать Петра Алексеевича на больших собраниях. Я только слышал от других, как необычайна бывала в этих случаях сила его слова. Массовая аудитория всегда пьянила Кропоткина и придавала необыкновенный блеск его красноречию. Самому мне пришлось видеть Кропоткина в гораздо более скромной обстановке — дома, за чайным столом, или в гостиной перед ярко пылающим камином. Но даже и здесь речь Кропоткина была на редкость обаятельна и проникновенна. Он обладал особым искусством так изложить вопрос, так предвосхитить возможные возражения аудитории, так затронуть какие-то глубокие струны в душе слушателя, что сопротивляться силе его мысли и чувства было чрезвычайно трудно — не только для сочувствующего, но даже и для инакомыслящего. Слушая Кропоткина в Брайтоне, я хорошо понимал, почему лекции Бородина за Невской заставой пользовались таким огромным успехом среди рабочих.
С другой стороны, я никогда не мог преодолеть чувства какого-то смутного недоверия к Кропоткину, чувства, которое питалось двумя главными источниками.