Однако, когда докладчик кончил, послышался град возражений. Только один из ораторов полусоглашался с докладчиком, все остальные (а выступало человек 10) атаковали его с разных позиций. Особенно часто повторялись два аргумента. Первый состоял в том, что в основе развития лежат не экономические моменты, а те «моральные начала», которые заложены в душе человека и которые нашли свое наиболее полное выражение в первоначальном христианстве. Второй аргумент сводился к тому, что в Англии не нужна революция, ибо переход к социализму здесь может совершаться в рамках нормальной парламентской легальности. Дело доходило до курьезов. Один оратор, например, заявил:
— И когда мы установим социализм, нам незачем менять существующую форму правления…
Кто-то из аудитории выкрикнул:
— А король останется?
— Конечно, останется, — с убеждением ответил оратор, — король в Англии делает то, чего хочет народ. Тогда он станет социалистическим королем.
Другой оратор, рабочий из Йоркшира, обращаясь к докладчику сказал:
— По вашему выходит, что в социалистическом обществе хлеб будет доставляться всем из государственных булочных. Это нам, йоркширцам, не подходит. У нас каждый рабочий привык, чтобы жена пекла ему хлеб дома. Если социализм означает, что государство будет навязывать свой хлеб каждому человеку, то йоркширцы ни за что не согласятся на социализм.
Докладчику эти соображения показались заслуживающими внимания. Он на мгновение нахмурился, точно решая трудную задачу, и затем с просветлевшим лицом ответил:
Социалистическое правительство может выдавать желающим не готовый хлеб, а муку, и йоркширские жены будут по-прежнему печь хлеб своим мужьям.
Йоркширец встал и, поблагодарил докладчика, резюмировал:
— В таком случае я не имею возражений против социализма.
Вся эта дискуссия произвела на меня тогда ошеломляюще впечатление. Вечером в тот же день в моей палатке было продолжение дневной дискуссии. Со мной жили трое англичан — банковский клерк из Лондона Аткинс, печатник из Глазго Макдугол и народный учитель из Йоркшира Дрэпер, оказавшиеся милыми и покладистыми людьми. Они очень дружественно относились к своему «русскому товарищу» по палатке, я с ними часто беседовал, и от них узнавал много интересных вещей об Англии и англичанах. На этот раз между нами произошел большой спор. Я долго разъяснял собеседникам марксистскую точку зрения на проблемы будущего общества и на методы перехода от капитализма к социализму, но мы не могли понять друг друга. Наконец, Дрэпер сказал:
— Позвольте мне рассказать вам одну историю, которая лучше, чем длинные рассуждения, покажет, каковы английские пути разрешения спорных вопросов.
Когда я с удовольствием согласился, Дрэпер поудобнее уселся, закурил трубку и затем начал:
— Вы знаете город..?
Он назвал при этом один из крупных промышленных центров Англии. Я ответил, что знаю название, но никогда там не бывал.
— Так вот, — продолжал Дрэпер, — в конце XVIII в. на окраине этого города находился большой королевский парк, окруженный высокой стеной и закрытый для публики. Однако с ростом либеральных тенденций население города стало выражать все большее недовольство по этому поводу, особенно потому, что король почти никогда не бывал здесь и не пользовался парком. Недовольство начало принимать острые формы, когда по ту сторону парка выросли заводы и фабрики: для того чтобы попасть на них, жителям приходилось делать большой крюк, а прямиком, через парк, дорога сокращалась бы примерно вдвое. Муниципальные власти начали хлопотать об открытии парка. Для этого нужен был специальный акт парламента. В городе собрали 5 тыс. фунтов — сумма по тому времени очень большая — для проведения такого акта: следовало кое-кого подкупить, кое-кому сделать «подарки»; в конце XVIII в. в парламентских кругах царила самая откровенная коррупция. Послали специальную делегацию в Лондон «хлопотать». Нашли депутата, который внес в палату общин билль об открытии парка. Но король был строптив, он страшно обиделся и повел контратаку. Три года шла борьба. В конце концов палата общин приняла билль, но палата лордов его отвергла. Город, добивавшийся открытия парка, потерпел неудачу. Дрэпер пыхнул несколько раз своей трубочкой и затем продолжал:
— Но город не унывал. Два года спустя он снова начал агитацию, снова собрал 5 тыс. фунтов, снова отправил специальную делегацию в Лондон. Борьба разгорелась жарче прежнего. Король слышать не хотел об уступках. Билль об открытии парка ходил по разным инстанциям целых пять лет, был даже принят комиссией палаты лордов, но в последний момент король подкупил некоторых влиятельных пэров, и на пленуме палаты лордов билль вторично провалился. Но город и на этот раз не успокоился. Три года спустя он в третий раз добился рассмотрения билля об открытии и парка в парламенте. Представители города «хлопотали» в Лондоне несколько лет, истратили при этом много денег… Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы во Франции не произошла революция. Король был испуган и не хотел раздражать массы. В конце концов на пятый год после внесения третьего билля город одержал полную победу, и король должен был подписать акт об открытии парка, принятый обеими палатами.