Я был в восхищении.
Ровно в час дня я прибыл в парламент в сопровождении делегатов «Аскольда». Макдональд уже ждал нас в условленном месте и сразу повел в ресторан, где заранее резервировал столик на четырех. Подали довольно тощий ленч, который, как и следовало ожидать, пришелся всего лишь на один зуб моим гостям. Но это было совсем неважно. Важно было то, что мы сидели за столом с лидером Независимой рабочей партии и что Макдональд упорно и настойчиво расспрашивал делегатов о революции на крейсере, о чаяниях и стремлениях его команды, об отношении русских моряков к английским солдатам и матросам. Все время Макдональд подчеркивал, как важно, чтобы русская революция привела к скорейшему окончанию войны.
Наш столик очень быстро стал предметом всеобщего внимания.
Ресторан, как всегда, битком был набит членами парламента и их гостями, и «красный» Макдональд, оживленно беседующий с двумя матросами в русской военно-морской форме, конечно, не мог не стать предметом острого и не совсем дружелюбного любопытства со стороны своих многочисленных политических врагов.
Когда ленч кончился, Макдональд повел нас по зданию парламента и стал показывать его достопримечательности. Остановившись в библиотеке перед знаменитым приговором Карлу I, скрепленным подписями тех членов палаты, которые голосовали за казнь короля, Макдональд стал в позу и несколько театрально воскликнул:
— Мы были революционным пародом, и мы будем революционным народом!
Я невольно поморщился. К этому времени я достаточно знал Макдональда, чтобы не верить в искренность его слов. Однако мне самому хотелось, чтобы в результате войны Англия перешла на революционные рельсы, и потому я не стал спорить с Макдональдом, а только подумал: «Будущее покажет». Тогда я и представить себе не мог, до каких глубин падения дойдет в конечном счете этот человек!
Вечером в тот день вместе с обоими делегатами я уехал в Девонпорт. Три дня, проведенные на «Аскольде», остались в моей памяти, как почти один сплошной непрерывный митинг. Митинговали всей командой в целом. Митинговали с активом экипажа. Митинговали по группам. Митинговали в судовом комитете. Я оказался в положении оракула, и должен был отвечать на все и всяческие вопросы, решать все и всяческие дела. Больше всего экипаж волновало: как быть с офицерами? На собрании, где обсуждался этот вопрос кипели такие страсти, что можно было опасаться самых крайних мер. Для меня было ясно, что, если бы дело дошло до этого, команда была бы схвачена английскими властями, а крейсер реквизирован или потоплен британскими военными судами или береговыми батареями. Поэтому я рекомендовал экипажу проявить благоразумие, идти возможно скорее в Мурманск и сохранить, таким образом, крейсер для русской революции. После ожесточенных дебатов эта точка зрения в конце концов восторжествовала. Так оно в дальнейшем и вышло. Однако ряд офицеров, особенно ненавистных экипажу, остался в Англии.
К концу третьего дня я покинул «Аскольд» и вернулся в Лондон. На прощанье команда подарила мне большое автографированное изображение крейсера, перевязанное черной морской лентой. Это изображение и сейчас хранится у меня. Провожать меня на дек вышел весь экипаж. Выстроились во фронт, отдали воинские почести. Англичане на берегу были несколько удивлены этими салютами и, когда я высаживался из шлюпки на пристани, до моего уха донеслись обрывки разговора:
— What is the matter? Why such a fuss?
— A Russian Admiral visited the cruiser[109].
Я мысленно рассмеялся… В душе поднялась волна гордости и радости. Вот до чего мы дожили: воинские почести на кораблях оказывают не адмиралам, а революционерам!..
В мае 1917 г. я уехал в Россию, и мои связи с Макдональдом надолго оборвались. А в жизни Макдональда тем временем происходили важные перемены. Те семена идеологического рака, которые таились в нем еще тогда, в годы моей эмиграции, теперь дали пышные ростки и, в конце концов, отравили весь его духовный организм.
Октябрьская революция сразу отбросила Макдональда вправо, но все-таки в ноябре 1917 г. В. И. Ленин еще мог говорить о нем, как о «центристе», т. е. как о человеке, принадлежащем к категории людей рутины, изъеденных гнилой легальностью, испорченных обстановкой парламентаризма и пр.[110]. В октябре 1918 г. Ленин назвал его «полулибералом»[111], в августе 1919 г. — «салонным социалистом», который «напичкан ученейшими реформистскими предрассудками»[112], а в июле 1920 г. — «насквозь буржуазным пацифистом и соглашателем, мелким буржуа, мечтающим о внеклассовом правительстве»[113].