Домейко жил на одной из самых людных улиц Вильны. Наглое до невероятности покушение на такого сановника посреди бела дня вывело Муравьева из себя. Он позвал полицеймейстера Саранчова и объявил ему, что если убийца не будет схвачен в скорости, то все полицейские власти будут заменены новыми. Однако прежде всего необходимо же было знать хоть какие-нибудь приметы убийцы. Камердинер и мальчик были так сильно изранены, что не могли говорить, а сам Домейко, истекавший кровью, с трудом мог показать, что злодей - очень молодой человек, похожий на мастерового и рыжий. Из-за этой приметы многие пострадали безвинно. Казаки, жандармы и городовые начали хватать без разбора всех голоусых, безбородых и рыжих парней, преимущественно из мастеровых. Не пренебрегали и блондинами: там, мол, начальство разберет, какой он масти!.. Нахватали множество белокурых, рассажали их по тюрьмам и начали водить на показ несчастному больному Домейко и его служителям, которые не могли вспомнить об убийце без страшного нервного потрясения. Наконец, когда больные несколько оправились, им стали понемногу предъявлять мнимых убийц и, конечно, всех освободили.
Настоящий же убийца был пойман 6-го августа, то есть недели через две после покушения. Впоследствии разъяснилось, что преступник затаился на лютеранском кладбище, переодетый в женское платье. Лютеранские пасторы не вмешивались в политику и держали себя так легально, что Муравьев оставлял их в покое, и убийца мог спокойно проживать в черте пасторской оседлости, пока горячка преследования не улеглась. 6-го августа Малаховский пришел в гостиницу, ближайшую к Варшавской железной дороге, ведя под руку высокую черноволосую даму под густой вуалью. Это был убийца Домейко. Его переодели в гостинице в мужское платье, после чего Малаховский довел преступника до вокзала и оставил вдвоем с варшавским сообщником его, Чаплинским. Последний разыгрывал роль провожающего, а первый — пассажира. Оба явились в опрятном, штатском платье; у пассажира был готовый паспорт в руках. Малаховский исчез. По открытии кассы паспорт предъявлен был в исправном виде. В то время при кассе находился особый чиновник, ревизовавший паспорты, но предъявленный ему заграничный паспорт оказался в порядке, и ревизор без затруднения наложил на него штемпель; но нечистая совесть и лихорадочное нетерпение выдали преступников. Они слишком торопливо бросились к кассе, как только ее открыли, так что жандармский офицер обратил на них внимание. Ему показалось странным и то, что пассажир, имея заграничный паспорт, брал билет только до Варшавы. Тем не менее кассир, в виду правильно визированного паспорта, не мог отказать в выдаче билета, и убийца мог бы легко ускользнуть, если бы товарищ его держал себя спокойнее. Напротив того, Чаплинский, более робкий литвин, выдавался лихорадочною суетою, нервно бегая взад и вперед, так что жандармский офицер, не спускавший глаз с обоих приятелей, не вытерпел, подошел к пассажиру и сказал:
- Позвольте мне еще раз посмотреть ваш паспорт.
Подозреваемый вынул документ и очень спокойно предъявил его, но Чаплинский не выдержал, побледнел как смерть и задрожал. Тогда жандармский офицер арестовал их, и едва успели они посидеть несколько дней, как уже волосы подросли у черноволосого и выказали рыжие корни. Его вымыли щелоком и предъявили Домейке, тотчас же признавшему своего убийцу. После поимки его самозваный губернатор Малаховский бежал из Вильны, но его место занял Калиновский, поселившийся как раз против дворца Муравьева, через улицу, в губернской гимназии, в квартире одного учителя, находившегося в отпуску. Калиновский жил там под фальшивым именем Витольда Витоженца. Он был пойман после моего отъезда, поэтому опущу слышанные мною подробности этой поимки и возвращаюсь к рассказу.
Убийцею Домейки оказался варшавяк, ремесленник по фамилии Беньковский. Я состоял в числе членов суда над ним и, между прочими, подписал смертный приговор. Стоит описать теперь наиболее характерные черты покушения. Само собою разумеется, что главною целью политических убийц была жизнь Муравьева150. Еще не успел он выехать из Петербурга, как уже Варшавский Жонд пытался убить его. «Искали только фанатика, который бы взялся за исполнение подобного преступления, вследствие чего и Петербургский комитет тоже со своей стороны искал такого злодея. Наконец, однажды Виталий Опоцкий пришел к Огрызко с донесением, что при содействии общества “Земля и Воля” охотник нашелся между ремесленниками, который и просит за это злодейство 5000 рублей»151.
150
27-го июля, в день рождения императрицы, Беньковский пробирался на паперть собора, чтобы убить Муравьева, но не мог близко подойти по огромному стечении служащих я народа (Записки гр. М. Н. Муравьева. Глава I. Вступление).
151
«Иосафат Огрызко» Н. В. Гогеля, Вильна, 1866, стр. 72-73; Истор. вестн. Декабрь, 1892 г. Т 5.