А вот еще свидетельство из другого столь же достоверного показания: «К решению всякого дела он (М. Н. Муравьев) приступал не иначе, как обсудив его предварительно со всех сторон и выслушав различные мнения; собственное же свое - он никогда не считал безошибочным и, если встречал дельные замечания, то охотно выслушивал и применял их к делу. Но если раз принял решение, то от подчиненных своих требовал скорого и точного исполнения и неотложного одоления всех препятствий. Всякое же затем донесение о затруднениях, о необходимости отложить или невозможности исполнить его предписание влекло за собою немедленное увольнение от службы, конечно, если препятствие не принадлежало к числу неодолимых. Вообще Муравьев был враг всяких проволочек, колебаний и полумер»162.
Эти два свидетельства, почти тождественные и написанные в разное время людьми, очевидно, незнакомыми, несомненно заслуживают доверия, а в них граф Муравьев является строгим, беспристрастным судьею. Найдутся такие же и еще более убедительные доказательства, что он был неумолимым, неподкупным укротителем изуверных бунтовщиков и палачей, которых усмирил их собственным оружием -террором и казнями.
В последние 30 лет (1862-1892) Петербург очень переменился. Космополитизм и полонофильство петербургских аристократов и бюрократов, так метко и верно обрисованных в «Записках графа Муравьева», отжили свой век. Теперь разве иностранцы, живущие и наживающееся в Петербурге, или поляки будут уверять, что Западный край - польская земля, а не русская. О польской интриге, о польском влиянии нет ни слуху, ни духу; времена космополитизма и западничества, то есть благоговейного подражания европейской культуре и раболепного страха перед какими бы ни было великими державами, - кажется, прошли безвозвратно. Нынешним спокойным и независимым своим положением, усилением русской народности и укреплением ее самосознания Отечество наше обязано стойким, энергичным и даровитым русским людям, а к числу таких бесспорно принадлежит граф М. Н. Муравьев.
Он завершил свое служение председательством в следственной комиссии по Каракозовскому делу, а потом уехал в свое имение Сырец и там воздвиг памятник постройкою церкви. Она была освящена 26 августа 1866 года, а через три дня граф Муравьев скончался. Пожалованные государем бриллиантовые знаки на орден Св. Андрея не застали его в живых. Он похоронен на кладбище Александро-Невской лавры, и одно имя покойника, начертанное на мраморной плите, лучше всяких надписей говорит о великих заслугах, оказанных тем, кто его носил.
Несколько лет тому назад возникла мысль о памятнике Муравьеву, но, к сожалению, не осуществлена она и до сегодня. А пора, давно пора! Везде был бы на своем месте этот памятник: и над слишком скромною могилой в Петербурге, где усопший богатырь победоносно боролся тройною силою - полонизма, полонофильства и западничества, и в Вильне, где он раздавил гидру мятежа. Несокрушимый же и нерукотворенный мавзолей готовит ему на своих страницах русская история новейших времен.
ИЗ ВОСПОМИНАНИИ БАРОНА А. И. ДЕЛЬВИГА
...1-го мая в бытность мою в Нижнем Новгороде я получил телеграмму от моей жены от 30-го апреля, в которой она извещала меня, что Пелагея Васильевна Муравьева (жена Михаила Николаевича) про -сила ее телеграфировать, чтобы я немедленно воротился в Петербург. Я терялся в догадках о значении этой телеграммы. В «Моих воспоминаниях» неоднократно было упомянуто об отношениях моих к Муравьевым. По приезде в Петербург в 1861 году я довольно часто посещал их. 1 января 1862 года я заехал поздравить Муравьева с Новым годом и застал его принимающим чиновников подведомственных ему Министерства государственных имуществ, Департамента уделов и межевой части, из которых с первыми он прощался по случаю воспоследовавшего увольнения его от звания министра. По случаю заведования Муравьева тремя ведомствами наш лондонский публицист Герцен напечатал в своем «Колоколе», что Муравьев при поездке по России получал прогонные деньги по всем трем ведомствам, и назвал его «трехпрогонным министром».