Молодая вдова Сераковского при возвращении моем из Вильны в Петербург ехала от Динабурга в одном поезде со мной. Несмотря на болезнь, доходившую до того, что ее носили из вагона на станцию в креслах, она казалась очень красивою женщиной. По совершении казни над Сераковским многие поляки присмирели, а в Европе увидали, что энергичные люди есть между русскими сановниками.
Положение Муравьева в Вильне было весьма трудное. Ему приходилось там бороться не с одною польскою интригою. Известно, что он не пользовался расположением Государя, который, по указанию генерал-адъютанта Зеленого, назначил его начальником Северо-Западного края за неимением кого-либо, достаточно на это способного. Большая часть лиц, окружающих Государя, и в том числе и министр внутренних дел Валуев, ненавидели Муравьева и при всяком случае выказывали свою ненависть. Они, равно как и все либералы, кричали про него, что он дикий зверь. Я уже говорил, до какой степени были недовольны его назначением служившие в этом крае, которые поэтому дурно ему содействовали. Нельзя же было переменить всех местных чиновников и весьма сомнительно, чтобы новые были лучше прежних. Нельзя даже было найти хорошего непосредственного помощника Муравьеву. В эту должность назначили сначала генерал-адъютанта Крыжановского (впоследствии Оренбургского генерал-губернатора), который хвалился публично, что скоро заменит Муравьева; потом генерал-адъютанта Фролова (впоследствии сенатора), человека с нехорошей репутацией по карточной игре; и, наконец, свиты Его Величества генерал-майора Потапова (впоследствии шефа жандармов), большого интригана, противодействовавшего Муравьеву. Неудовольствие к последнему высказывалось многими высшими сановниками при торжественных случаях; так, между прочим, с.-петербургский военный губернатор князь Суворов на обеде, данном по случаю вновь выстроенных лавок Щукина и Апраксина дворов, вместо погоревших в 1862 году, громко при всех называл Муравьева зверем-разбойником.
Несмотря на все противостояния, Муравьев усмирил Северо-Западный край, а это усмирение имело сильное влияние на уменьшение беспорядков в Польше и на взгляд на польское восстание Франции и Англии, которые более в него не вмешивались. Нет сомнения, что в этом отношении Россия много обязана действиям Муравьева.
<...> В этом же месяце я получил свидетельство за подписью М. Н. Муравьева на право ношения медали, установленной 1 января 1865 года за особенно полезное участие в административных распоряжениях правительства в Северо-Западном крае во время мятежа 1863-1864 годов.
Начальник полицейского управления Петербурго-Варшавской жел<езной> дороги, жандармский полковник Житков, живший в Вильне, сумел разными проделками приобрести особенное распоряжение М. Н. Муравьева. Разные оказываемые им услуги семейству Муравьева, а в особенности сильно любимой последним дочери С. М. Шереметевой, сделали его у Муравьева своим, как говорится, человеком. Полицейские управления жел<езных> дорог были тогда подчинены инспекторам дорог, а потому Житков состоял под моим начальством. В марте 1865 года он приезжал в Петербург и передал мне о том, что Муравьев, очень недовольный своим помощником по званию главного начальника Северо-Западного края Потаповым (впоследствии шефом жандармов), намерен приехать к Пасхе в Петербург и просить об избавлении его от Потапова, который вообще действует в противоположном Муравьеву направлении, а жена Потапова, очень религиозная женщина, живет постоянно в обществе таких дам, которые по их политическим убеждениям не принимаются в доме Муравьева и которые стараются нравиться ей своею набожностью.
Муравьев выражал желание, чтобы я заменил Потапова, и надеялся меня согласить на это во время пребывания своего в Петербурге, но предварительно поручить Житкову узнать мое мнение об этом назначении.
Я просил Житкова передать Муравьеву, - постоянно в продолжение 20 лет желавшему, чтобы я служил под его начальством, - что я не считаю себя способным в смутное время занимать предлагаемую мне должность и не желаю оставлять инженерной службы, которой посвятил 35 лет моей жизни. Муравьев в конце марта приехал в Петербург, где он имел бесчисленное множество врагов, и в их числе преимущественно Великого князя Константина Николаевича, бывшего в это время председателем Государственного совета, и издавна близкого последнему министра народного просвещения Александра Васильевича Головнина, доказывающих Государю, никогда не любившему Муравьева, что управление последнего Северо-Западным краем после его усмирения вредно. Разные факты, служившие к обвинению этого управления, конечно, были доставлены Потаповым.