Государь при представлении Муравьева по приезде в Петербург поблагодарил его за оказанную России и ему службу, заявил, что он желает дать отдохнуть Муравьеву, надо было найти преемника Муравьеву, а затем предположение последнего о назначении меня к нему помощником упало само собою. Государь в это время был сильно огорчен болезнью Наследника, так что на 6 апреля был назначен его отъезд в Ниццу, где Наследник166 и Императрица провели зиму 1864-1865 года.
Несмотря на тревожное состояние Государя, надо было найти преемника Муравьеву, который не только не допустил назначение на свое место Потапова, но настоял на немедленном удалении последнего от занимаемой им должности. Все, окружавшие Государя, за исключением военного министра Милютина и министра государственных имуществ Зеленого, желали назначения на место Муравьева таких лиц, которые действовали бы в противоположном Муравьеву духе. Муравьев же и означенные два министра находили необходимым продолжить систему Муравьева, и Милютин предложил в главные начальники Северо-Западного края бывшего в это время директором его канцелярии генерал-адъютанта Константина Петровича Кауфмана.
Государь согласился, но за своим отъездом отложил увольнение Муравьева, поручив временное управление Северо-Западным краем помощнику Муравьева по званию командующего войсками Виленского округа генерал-адъютанту Александру Петровичу Хрущеву, который, по назначении Кауфмана в Вильну, был сделан генерал-губернатором Западной Сибири.
Муравьев был уволен весьма милостивым рескриптом, которым ему жаловалось потомственное графское достоинство. Я слышал из верного источника, что пожалование этого достоинства Муравьеву испросил у Государя бывший в это время директором собственной Государя канцелярии по делам Царства Польского Николай Алексеевич Милютин. Хотя по всем государственным делам он постоянно был разного мнения с Муравьевым, но находил, что после оказанных последним услуг России в деле усмирения польского мятежа Государю нельзя было его уволить, не выразив ему своей благодарности и не наградив его.
Лето 1865 года Муравьевы провели в своей Лужской деревне, а зиму 1865-1866 года в Петербурге, где очень немногие посещали его. Я же до 4 апреля 1866 года часто проводил у него вечера. Его всегда умные и дельные разговоры очень меня занимали. Он говорил много о жел<езных> дорогах и об устройстве других сообщений и неоднократно изъявлял удивление, что держат министром путей сообщения Мельникова, хотя честного и знающего свою специальность, но апатичного и недостаточно образованного, тогда как на эту должность, для придания жизни нашим сообщениям, следовало бы, по его мнению, назначить меня. <...>
<...> Варшава продолжала иметь вид мятежного города. Вильна была спокойна. В Польше продолжали бродить мятежнические вооруженные шайки с жандармами-вешателями. В Северо-Западных губерниях они появлялись уже редко. Этого не следует приписывать какой-либо особенности того или другого края или, как обыкновенно полагают, более строгим наказаниям, которым подвергались мятежники в Северо-Западном крае, а собственно мерам М. Н. Муравьева.
Перечитывая приговоры над мятежниками, он входил во все подробности произведенного над ними суда и долго их взвешивал, прежде чем решался утвердить. Несмотря на это, он умел прослыть злодеем-тираном. Впрочем, эта репутация могла содействовать скорейшему усмирению мятежа в Северо-Западных губерниях. При проезде моем в конце сентября по Варшавской железной дороге растущий около нее лес в пределах Польши еще не начинали рубить, тогда как в Северо- Западных губерниях он был уже вырублен на 150 сажень с каждой стороны дороги, и вследствие этого были прекращены повреждения пути мятежниками. <...> В Вильне я провел день, в который праздновали рождение Муравьева, и еще несколько дней. Большую часть времени я проводил в его семье, которая тогда собиралась в Вильне. Жена же его и дочь Софья Михайловна Шереметева постоянно жили в Вильне.<...>
Муравьев был примерный муж и отец. Дочь его особенно им любима, и он был очень ласков со своими внуками. Со мною он был, по обыкновению, любезен, говорил о положении наших дел в Польше и Западных губерниях, недоволен был распоряжениями в Польше и Петербурге, в который, по его словам, переселился польский Жонд.<...>
4 апреля, после обеда, один из моих слуг объявил мне о ходившем в городе слухе, что в Летнем саду стреляли в Государя.<...>
Каракозов выстрелил в Государя в исходе 4-го часа дня, а обер-полицмейстер Анненков в 5 час<ов> преспокойно шел по Большой Морской обедать в Английский клуб, когда был встречен адъютантом Великого князя Николая Николаевича, графом В. П. Клейнмихелем, спешившим о случившемся донести Его Высочеству. Анненков от него узнал о происшедшем. На место Анненкова назначен генерал-майор Фе -дор Федорович Трепов, бывший в это время генерал-полицмейстером в Царстве Польском. Это место казалось важнее места петербургского обер-полицмейстера, а потому говорили тогда, что употреблены были особые меры, чтобы уговорить Трепова принять возлагаемую на него должность. По его назначении, он постоянно не ладил с бывшим петербургским военным генерал-губернатором, князем А. Л. Суворовым. Впрочем, место генерал-губернатора в Петербурге вскоре было упразднено, а Суворов, сверх звания члена Государственного совета, назначен генерал-инспектором всей пехоты. Эта должность чисто номинальная и я, едучи с Суворовым из Москвы в смежном отделении вагона, слышал, как он громко выражал свое негодование на то, что с ним было дурно поступлено. Это не мешало ему остаться по-прежнему отчаянным царедворцем.