На следующий день я добрался до Фонтенбло, где нас встретили несколько весьма апатичных офицеры, которые поместили нас в отвратительные по своему состоянию казармы. Наш прекрасный батальон был сформирован в течение двух недель, он насчитывал 1800 человек. Поскольку никакого порядка и дисциплины не было, сразу же вспыхнула революция, и половина его людей ушла домой. Командир батальона сообщил об этом в Париж и каждому из призывников разрешили в течение пятнадцати дней вернуться в свой батальон, в противном случае он будет считаться дезертиром и соответственно наказан. К нам немедленно отправили генерала Лефевра. Было сформировано несколько армейских рот и одна гренадерская. Я был зачислен в последнюю, она насчитывала сто двадцать пять человек, и мы сразу же получили форму. Также мы были полностью экипированы и немедленно начались учения — два раза в день. Жандармы вернули сбежавших и порядок восстановился.
Воскресеньем для всего батальона был декади.[14] Мы должны были петь «Победа ликует» («Chanter la victoire»), а офицеры размахивали своими саблями. В храмах пели то же самое. Мы кричали: «Да здравствует Республика!» Каждый вечер, вокруг Дерева Свободы на главной улице мы должны были петь: «Аристократов на фонари». Было очень здорово.
Так мы жили почти два месяца, до тех пор, когда газеты распространили сообщение о прибытии генерала Бонапарта, о том, что направляется в Париж, и что он выдающийся генералом. Наши офицеры сходили с ума по этому поводу, потому что командир нашего батальона был знаком с ним, и весь батальон был рад услышать эту новость. Нам устроили смотр и проверили наше обмундирование. Мы были созданы для того, чтобы стрелять из ружей и колоть штыками. Офицеры взялись за два месяца сделать из нас солдат. От трения о ружейные приклады руки наши покрылись мозолями. Мы носили оружие постоянно. Офицеры оттягивали наши воротники и осматривали нашу одежду, они предпринимали все, чтобы мы ни в чем не нуждались.
Наконец, курьер сообщил о том, что Бонапарт пройдет мимо Фонтенбло и проведет там ночь. В течение всего дня нас держали при оружии, а его все не было. Нам едва удавалось перекусить. Пекари и трактирщики главной улицы очень неплохо заработали. В лесу поставили конных часовых, и как только раздавался крик «К оружию!», все выбегали на балконы, но напрасно, потому что Бонапарт до полуночи не появился.
На главной улице Фонтенбло, где он спешился, он был рад увидеть такой прекрасный батальон. Он собрал вокруг себя офицеров и дал им приказ отправиться в Курбевуа. Он снова сел в экипаж, и мы, с криками «Vive Bonaparte!», вернулись в казармы, чтобы надеть свои ранцы, разбудить наших прачек и оплатить их услуги.
Мы ночевали в Корбейле. Жители приняли нас так, как если бы мы были их земляками, а на следующий день мы отправились в Курбевуа, где обнаружили, что казармы наши в самом плачевном состоянии, даже соломы для постели не было. Нам пришлось собирать в виноградниках подпорки для лоз, чтобы согреться и вскипятить воду в наших горшках.
Мы пробыли там всего три дня, так как нам было приказано идти в Военное училище, где нас поселили в комнаты, в которых не было ничего, кроме соломенных матрасов и, по меньшей мере, по сто человек в каждую комнату. Затем было произведено распределение патронов: по три пакета по 15 патронов на каждого человека, и спустя три дня нас отправили в Сен-Клу, где повсюду были пушки и закутанные в плащи всадники. Нам сказали, что это «gros talons»,[15] что они словно молния поражают врага, и что они закованы в железо. Но это было не совсем так. На них были лишь безобразные трехгранные шапки с двумя прикрепленными спереди в виде креста железными пластинами. Эти люди выглядели как здоровенные крестьяне на своих огромных, сотрясающих землю конях, и вооруженные длинными саблями — каждая длиной около четырех пье. Это была наши тяжеловооруженные кавалеристы, которые впоследствии стали кирасирами и были прозваны «gilets de fer». Наконец наш полк достиг Сен-Клу. Гренадеры Директории и «Пятисот» выстроились впереди всех, пехотная полубригада была поставлена около больших ворот, а четыре гренадерские роты позади гвардейцев Директории.
14
Декади заменил собой воскресенье как день отдыха, но случался только раз в десять дней. Петь «Победа ликует» («Chanter la victoire») означало исполнять «Походную песню» («Chant du Départ»), которая начиналась словами «La victoire en chantant…» etc. — Прим. ред.
15
Кирасиры, называемые так из-за их тяжелых сапог («gros talons» — «большие каблуки»). Впоследствии их называли «gilets de fer» («железными жилетами») из-за их кирас. — Прим. ред.