Такая манера держаться никому не давала повода для каких-либо насильственных действий против меня и таким образом моё "частное предприятие" — книжный магазин — плавно слилось с аналогичными общественными предприятиями и наконец ликвидировалось. Может быть нашлось бы несколько единомышленников, которые с удовольствием бы реквизировали мою эсперантскую библиотеку в институте, но для этого требовались довольно большое помещение и такие люди, которые могли бы посвятить ей бесплатно много времени. Кроме того, она была защищена охранной грамотой Наркомпроса (гарантийная бумага от реквизиции). Если бы это случилось, несомненно её постигла бы участь библиотеки Г.Давыдова в Саратове, которую реквизировали несколько "единомышленников" и которая в конце концов из-за беспризорности и легкомыслия почти пропала.
Итак, моя библиотека осталась нетронутой, и я хотел её и институт передать государству. В 1920, 1921 и 1922 годах я много хлопотал в Наркомпросе и его подразделениях, чтоб наш институт приняли и превратили в государственное образовательное учреждение. 27 июня 1921 г. я представил (за № 17) целый проект такого учреждения с годовым финансовым бюджетом в 10.640.000 рублей (о значении миллионов смотри выше), но все мои хлопоты утонули в море архивных документов.
Здесь я должен отметить один довольно неприятный, но характерный для некоторых эпизод. Когда я в первый раз пришёл вместе с сотрудником нашего института С.В.Обручевым на заседание в Наркомпросе, где предполагалось обсудить проект передачи института государству, туда явились также наши эсперантисты- коммунисты Э.Д. и С., которые принесли свой собственный проект, не знаю какой, и пожелали без согласования с нами защищать его на заседании. Ожидая пока придёт наша очередь, они вели себя по отношению к нам столь странно, что я даже был доволен, когда объявили, что наш проект на этом заседании не будет обсуждаться из-за недостатка времени. По их поведению я заключил, что стою на чьём-то пути, и чтоб не навредить им, предоставил им полную возможность трудиться на нашем поле как им хочется. После этого я совсем прекратил хлопотать об институте и он умер от бездействия. Таким же образом прекратил существование журнал "Ла Ондо дэ Эспэранто".
Как я уже говорил, последний номер 4–5 вышел в мае 1917 г. Из-за отсутствия бумаги, обесценения бумажных денег и недостатка пищи я не смог издать в этом году все объявленные номера. Но в 1918 г. были установлены уже новые правила издания. По ним газеты и журналы могли издавать лишь общественные организации и по заранее утверждённой программе. Поскольку я не относился ни к какой политической партии и хотел оставаться верным Булоньской Декларации, я уже не мог продолжать издание своего журнала и он прекратил своё существование. Таким образом с 1921 г. прекратилась моя деятельность в качестве 100-процентного эсперантиста. Эсперанто я посвящал теперь только часть своего времени, как любитель.
Функции моих эсперантских предприятий перешли к разным эсперантским общественным группам: сначала к Московскому обществу эсперантистов, а затем к другим новым эсперантским организациям — ОКТЭФу (Организа Комитато дэ Тутрусланда Эспэранта Фэдэрацио) /оргкомитет всероссийской эсперантской федерации/, ЭсКИ (Эспэрантиста Комуниста Интэрнационало) /эсперантский коммунистический интернационал/, Либра экспэдэйо дэ пошто-тэлеграфо-тэлефоно /книжная экспедиция почты-телеграфа-телефона/, "Нова Эпоко" /новая эпоха/, СЭСРу (затем названному СЭУ, т. е. Союз советских эсперантистов). Активно работать в этих организациях я не мог, ибо, во-первых, принятая мною должность педагога проглатывала почти всё моё время, а во-вторых, все они на первое место ставили политические цели, которым должно было служить Эсперанто. Но, принимая во внимание недостаточно широкое распространение Эсперанто, я полагал, что на каждом языке сначала учатся читать, а после уже читают книги разных направлений. Следовательно, эсперантисты прежде всего обязаны заботиться о пропаганде нашего языка; его применения придут после сами. Поэтому мне был более симпатичен фундамент Булоньской Декларации, чем что-либо другое.
Конечно, я приветствовал любое приложение нашего языка, только если оно не выходило за рамки обычной человеческой морали, но прежде всего мне бы хотелось по возможности широчайшего и быстрейшего распространения нашего языка. Такое мнение предопределило моё отношение к различным политическим направлениям. Я не избегал отношений с ними, но оценивал каждое из них с нейтральной точки зрения. Из-за такого поведения некоторые политические фанатики презрительно называли мня "нейтралом" и даже были склонны использовать это в качестве козыря, когда подозревали, что я могу стать преградой на пути их устремлений; но я всегда шёл своим собственным путём и был убеждён, что был прав.