Она улыбается, а я в который раз отрешённо отмечаю про себя, что её лицо очень похоже на мамино - такое же красивое, только вот очень грустное.
'Акеми, что со мной случилось? Я превратилась в дух?' - спрашиваю я. Но Акеми не хочет или не может мне ответить. Она лишь улыбается, покачивая головой.
Маро тем временем завершил свою странную речь и малышки Шантин так же медленно, одна за другой, подходят поближе к костру. Я вновь вижу саму себя издалека - маленькую, пожалуй, слишком маленькую и худощавую фигурку на фоне высокого столба пламени. Мы молимся Богам, прижав ладони к груди и опустив головы. Какое-то время вокруг все молчат, затем Шантин громко, так, чтобы их было хорошо слышно всем присутствующим, начинают по очереди рассказывать о том, какие дары они попросили у Богов - для себя и для всего племени. Священные семь желаний. Я застываю, в оцепенении глядя на собственное улыбающееся лицо.
'Пора' - Акеми вдруг хватает меня за плечи и толкает изо всех сил. Я резко проношусь вперёд, с ужасом падаю на саму себя и...
- ... и только те, кто сможет побороть в себе гордыню и жадность, останутся живы и соединятся с другими, не менее великими племенами, чтобы продолжить свой род... Те же, кто примет чужие дары - дары белых демонов - в одночасье лишатся всего, что любят, и обретут свою гибель...
Чей это голос? Он совсем не похож на мой, но исходит от меня... Это говорю... Я?
Моя голова закружилась, колени подкосились, и я рухнула на царапающий кожу песок. Перед глазами вихрился огонь и мелькали тени, до моего воспалённого, искажённого слуха доносились чьи-то испуганные выкрики... Я ощутила резкую, острую боль в висках, смежила веки и окунулась в непроглядную тьму...
Очнулась я уже утром, в своём доме, но почему-то не на постели, а на полу около неё. Моя голова страшно болела, во рту пересохло. В глаза как будто песка насыпали.
- Проснулась, - папа вдруг появляется рядом, помогает мне привстать, подаёт широкую глиняную чашку.
Я жадно пью холодную, прозрачную воду. Её вкус с первого же глотка освежает и придаёт сил. Этот вкус - вкус цветочной свежести и тенистой прохлады - имеет только вода из Озера Духов.
- Как себя чувствуешь?
- Голова очень болит, - наконец могу выговорить я.
- Что с тобой было вчера, Облачко? Ты так нас всех напугала!
- Напугала? - слабым голосом переспрашиваю я. Вместо воспоминаний о вчерашней ночи - одна только темнота, - Я... Я ничего не помню...
- Не помнишь? - папа удивлён и встревожен, - Шика, ('маленькая' - перевод авт.) ты уверена? Подумай хорошенько. Постарайся вспомнить, Шика Ан, пожалуйста. Это очень важно.
Я стараюсь исполнить папину просьбу, но вязкий, пульсирующий болью туман наполняет меня до краёв. Я такая разбитая, словно не спала несколько ночей подряд.
- Нет, папа. Прости. Я ничего не помню, с того момента, как мы с девочками начали танец. Что случилось? Что-то... Плохое?
- С чего ты взяла? - папа вдруг улыбнулся, но как-то натянуто, - Ты просто переутомилась и потеряла сознание, Шика. Но сейчас тебе уже лучше. Спасибо Богам и Богиням, ничего плохого не случилось.
- Но...
- Пойдём, - папа прервал меня, не позволив больше задавать вопросов, - праздник ещё не окончен, и я уверен, что ты не хотела бы пропустить самую любопытную его часть.
Он взял меня на руки, крепко прижал к себе. На нём была всё та же праздничная одежда, уже довольно сильно примявшаяся. Мы двигались к пляжу, где, должно быть, успели побывать многие из племени. На утро после Танца Семи Желаний все шли посмотреть, унесло ли в океан тотемы наших Богов. Это было ожидаемо и, собственно, ради этого такие тотемы и создавались. Считалось, что если океан примет их, и все дары, и подношения, это будет означать, что Боги готовы исполнить просьбы.
Привычный путь казался необычно долгим. Солнце пекло и палило сильнее привычного. Очень скоро я снова захотела пить и пожалела, что не захватила с собой из дома той чудесной воды. Папа шёл медленно, щадя моё ослабевшее тельце. Невольно я вновь начала засыпать, убаюканная его шагами.
- Шика, ты только посмотри! - от папиного возбуждённого возгласа вся дрёма вмиг с меня слетела.
Тотемы Богов, на которые был потрачен труд и силы не одного десятка людей, гордо высились в небе над пенящимся океаном. За ночь вокруг их опор нанесло много песка, и они увязли довольно глубоко. Груды сложенных друг на друга разнообразных предметов - подарков для Богов - были рассеяны по всей полосе прибоя. Часть из них покачивалась на волнах, медленно уходя всё дальше в океан. Тут и там сновали огорчённые, раздосадованные ассанте, откапывая свои дары из мокрого песка и пытаясь понять, какие из них всё же были приняты.
- Вот это да, - тихо проговорил папа, опускаясь вместе со мной на дощатый настил под тенью харанэ, - никогда ещё я такого не видел... Ни разу за всю свою жизнь.
Папа выглядел растерянным. Глядя не него снизу вверх, я только сейчас смогла рассмотреть тёмные круги, что залегли вокруг его глаз. Должно быть они с мамой так переживали за меня ночью, что почти не спали.
Хотелось сказать что-нибудь, чтобы ободрить папу, но у меня не было сил даже на то, чтобы самостоятельно сидеть. В моей голове пронеслась горькая мысль: а ведь я вчера даже не успела произнести свои желания... Я прижалась к папиной груди. Его рубашка пахла костром, сушёной соломкой, что устилала пол нашего дома, и пшеничными лепёшками, которые обычно пекла на завтрак мама.
- Мама, - с усилием выговорила я, - где мама?
Папа ответил не сразу. По-прежнему хмурясь, глядел он на разбросанные по всему берегу дары ассанте своим Богам и рассеянно мотал головой, словно отказываясь поверить увиденному. А когда он наконец заговорил, голос его звучал очень напряжённо: