Стоявший во главе Московской уездной земской управы Н. Ф. Рихтер держался очень твердой линии, предъявляя служащим неукоснительные требования, сводившиеся к одному — чтобы врачи занимались своим, непосредственным делом, а не политикой, не оставляли бы без попечения больных, не распускали бы низший персонал в ущерб уходу за больными и т. д.; учителя обучали бы грамоте, не примешивая политики.
Это не очень нравилось врачам, которые находили требования Рихтера невыносимыми. Они его упрекали еще в том, что он не протестует и недостаточно защищает увольняемых и арестуемых администрацией врачей и других служащих земства. Врачи угрожали, что покинут службу, но Рихтер твердо стоял на своем; тогда врачи исполнили свою угрозу, и 6 февраля целый ряд врачей Московского уезда подали прошения об увольнении. Но и это не смутило Рихтера, он принял прошения и, не уговаривая их остаться, стал приискивать других врачей на их место. Врачи, видя твердость Рихтера и в душе желая остаться на службе, придумали себе такой выход: если Рихтер согласится добиться обеспечения права "несправедливо" уволенного их товарища Смирнова и других и если он согласится заместить уволенных их товарищей не постоянными, а временно приглашенными лицами, то они согласны остаться. Но Рихтер не пошел на эту удочку и ответил: "Это что же, замаскированная поддержка Смирнова? Нет, я на это не пойду".
В конце концов большая часть врачей ушла, надеясь, что никто не пойдет на их места, но случилось обратное — заместители появились. Это смутило ушедших врачей, и они снова стали колебаться. Гласные приняли в них участие и обратились к Рихтеру, вызывая его на компромисс. В результате Н. Ф. Рихтер согласился написать письмо гласным относительно врачей в смягчающей форме и с согласием принять обратно на службу двух уволенных врачей. Это письмо удовлетворило как гласных, так и врачей, которые и просили вернуть их отставки — инцидент оказался исчерпанным.
18 февраля открылось чрезвычайное Московское земское собрание взамен очередного. По закону очередное должно было быть созвано не позднее 1 февраля, между тем губернская земская управа, благодаря тому что ее служащие занимались больше политикой, чем своим делом, не успела, конечно, подготовить доклады в срока, и управе пришлось просить о разрешении собрания после 1 февраля.
Министр внутренних дел разрешил собрание на 18 февраля, но не очередное, а чрезвычайное, на котором по закону могли рассматриваться только те вопросы, которые разрешит губернатор. Вот это и дало повод председателю управы Ф. А. Головину по открытии собрания сказать пространную речь, обвиняя министерство и меня в желании стеснить земство, чтобы "свободное слово земского собрания не было бы свободным". Кончил же свою речь Головин следующими словами: "Я затрудняюсь подыскать должное парламентской выражение, чтобы заклеймить нынешний поступок правительства". (Последние слова относились к тому, что мною не были допущено к рассмотрению собрания два тенденциозно составленных доклада: "О правовом положении служащих" и "Об участии земских гласных в съезде городских и земских представителей".)
На следующий день Головин опять посвятил целую речь на тему об отношении администрации к служащим, говоря, что вмешательство администрации несет чрезвычайно печальные последствия, что наносится непосредственный ущерб, часто материальный, земском делу, когда арестовывают и увольняют ответственных служащих, занимающих хозяйственные и специальные должности. Поэтому Головин от имени управы внес предложение:
1. Признавая, что увольнение земских служащих по требования администрации, не основанное на решении суда, противоречит смыслу манифеста 17 октября и наносит существенный ущерб земскому делу, и принимая во внимание, что такие требования администрации являются следствием применения закона об усиленной и чрезвычайной охранах, губернское земское собрание заявляет о необходимости отмены исключительных положений.
2. Уполномочить управу в случае увольнения служащих не по самостоятельному решению управы выдавать уволенным единовременное пособие в размере трехмесячного оклада.
В ответ на это гласный А. И. Гучков задал Головину вопрос: "Не были ли эти уволенные служащие прикосновенны к революционному движению, и принимала ли управа меры для предотвращения этой прикосновенности служащих к движению?"
На это Ф. А. Головин заявил, что иметь надзор за убеждениями, служащих управе не к лицу. Это не удовлетворило А. И. Гучкова, и он, продолжая говорить, что страна находится в конце первого периода вспышки революционного движения и в первой его стадии и что центральные органы губернского земства и целый ряд других учреждений примкнули к этому движению, пояснил, какая цель была у этого движения, и потому предложил другую резолюцию:
"Безусловно осуждая политические забастовки, мы считаем недопустимым участие в них земских учреждений и отдельных служащих и просим управу принять меры к пресечению и предупреждению этих забастовок в земских учреждениях". При этом он еще добавил, что "конечно, управа будет в двойственном положении, так как большинство открыто отстаивало забастовочное движение", а относительно вмешательства администрации сказал, что "ни одно правительство нигде не могло бы примириться с создавшимся положением, и вполне понятно, что оно принимает исключительные меры".
Во время горячих дебатов, последовавших за сим, H. H. Щепкин, горячо поддерживая забастовки, говорил, что это есть общее европейское могучее оружие в борьбе за свободу, и потому нельзя осуждать земских служащих, принимавших в них участие. В спор Н. Н. Щепкина с А. И. Гучковым вмешался Д. Н. Шипов, который, осуждая чрезвычайную охрану, старался примирить их и, поддержанный Ф. Ф. Кокошкиным, внес новое предложение: "Не давая никаких поручений управе, просто осудить забастовки как средство политической борьбы и признать недопустимыми забастовки в земских учреждениях и для земских служащих".
В конце концов А. И. Гучков предложил: 1. Выразить несочувствие политическим забастовкам. 2. Указать на допустимость в исключительных случаях исключительных мер, признавая одновременно необходимым безотлагательное издание законов взамен исключительных мер".
Баллотировкой, большинством голосов предложение управы было отклонено, а предложение А. И. Гучкова — принято. В результате управа обиделась, и 23 февраля я получил прошения об отставке председателя управы Ф. А. Головина и членов М. В. Челнокова, Ф. Ф. Кокошкина, Е. Д. Артынова и H. H. Хмелева. Только один член управы барон Черкасов прошения об отставке не подал. Получив прошения, приняв их отставки и сделав представление министру внутренних дел, я просил Ф. А. Головина и остальных членов не оставлять занятий в управе впредь до назначения новой управы, так как ввиду остающегося срока полномочий менее года, в силу 123 статьи Положения о земских учреждениях, предстояло на этот срок назначить новый состав распоряжением административной власти.
27 февраля заседание губернского земского собрания продолжалось. Заслушан был вопрос о выходе в отставку почти всего состава управы, причем от имени 21 гласного прочитано было заявление о возбуждении ходатайства, чтобы на оставшийся срок (менее года) разрешено было произвести выборы вопреки 123 статье положения о земских учреждениях. Гласный же Мануйлов внес предложение просить управу остаться до конца года, чтобы не повредить земскому делу. После прений выяснилось, что главная причина коллективного ухода управы заключается в том, что в предложении А. И. Гучкова, принятом большинством собрания, управа усмотрела возложение на нее обязанности сыска и надзора за служащими. Вследствие этого гласные обратились к А. И. Гучкову за разъяснением, имел ли он действительно это в виду. На следующий день, 28 февраля, А. И. Гучков, обстоятельно изложив свою мысль, разрешил этот вопрос в благоприятном для управы и гласных смысле, почему вопрос оказался исчерпанным. Управа была удовлетворена, и я получил от председателя собрания князя П. Н. Трубецкого письмо с просьбой не давать хода прошениям управы, что мною и было исполнено. По моей депеше министру внутренних дел прошения об отставках были возвращены, и страсти улеглись.
В это же время произошел инцидент и в звенигородском земстве. Председатель управы В. Ф. Кокошкин и член управы С. М. Матвеев подали в отставку вследствие постановления управы об увольнении от службы врачей Дорфа и Шапиро согласно моего требования на основании 20 статьи Положения об охране за революционные выступления. Получив прошения Кокошкина и Матвеева, я тотчас сделал распоряжение об удовлетворении их просьбы, так как считал Кокошкина как председателя управы вредным для дела элементом.