“Вот какой доклад был полковника, — сказал протоиерей А.Маляревский, — нужно ли говорить о том, какое впечатление произвел доклад на присутствовавших… Дивны дела Божии… Что вы думаете, что скажете?” — спросил меня о. Александр.
“Вы знаете, батюшка, что я думаю и что скажу Вам, — ответил я. — Я верю каждому слову полковника”…
“Спаси Вас Господи! Я знал, что Вы так скажете… Значит, нужно спешить, нужно что-то предпринимать, не теряя времени; нужно сейчас же довести о повелении Святителя Иоасафа до сведения Государя Императора”, — сказал протоиерей А.И. Маляревский.
“Но кто же это сделает? — спросил я, — теперь ведь “мистики” боятся как огня; кто же из окружающих Царя поверит рассказу полковника О.; кто отважится открыто исповедовать свою веру в наше время, если даже и имеет ее?..”
“Вы”, — ответил о. Александр. Я удивленно посмотрел на о. протоиерея.
“Наоборот, мне кажется, что Вам это легче сделать, — сказал я. Настоятельствуя в церкви принца Ольденбургского, Вы легко можете рассказать обо всем принцу, а принц доложит Государю”…
“Нет, нет! — категорически возразил о. Александр, — сделать это придется Вам; так и смотрите на это дело, как на миссию, возлагаемую на Вас Святителем, Вашим Покровителем… Отказываться Вам нельзя… Дело это деликатное, и браться за него нужно с осторожностью… Здесь еще мало верить, а нужно суметь передать свою веру другому. Не всякий это сделает, да не всякому можно и поручить такое дело… У Вас есть придворные связи; подумайте, поищите путей, но мысли сей не оставляйте, ибо дело это Ваше”…
Упоминание о придворных связях способно было вывести меня из равновесия, и я горячо возразил протоиерею:
“Что Вы говорите, откуда же у меня эти придворные связи… Разве Вы не знаете, что, со времени моей первой аудиенции у Государя Императора, прошло уже четыре года; что, прощаясь со мной. Государь несколько раз сказал буквально: “Так будем же встречаться”, а затем несколько раз осведомлялся обо мне, желая меня видеть; а окружавшие Царя не допускали меня ко Двору и всякий раз говорили, что я в отъезде… Где же эти мои связи, когда, получив придворное звание, я до сих пор не имел возможности даже представиться Его Величеству; когда придворная камарилья ревниво не допускает к Царю новых лиц… У меня не только придворных, но и никаких связей никогда не было и нет. Все мои знакомства ограничиваются лишь Мариинским Дворцом, средою моих сослуживцев по Государственной Канцелярии, и вне стен этого Дворца у меня нет влиятельных знакомых… Быть придворным кавалером не значит еще иметь придворные связи; а для такого дела, как настоящее, еще мало шапочного знакомства: нужны обоюдная вера и взаимное доверие друг к другу… Нет, эта миссия не для меня; я даже не могу думать о ней”, — закончил я.
“Как Вам будет угодно, — ответил протоиерей, — настаивать не смею, а кроме Вас никто этой миссии не выполнит, и никому другому я о ней и докладывать не посмею; иначе, чего доброго, несчастного исповедника веры снова засадят в сумасшедший дом”…
“А Вы лично убеждены в том, что полковник не душевнобольной человек?” — спросил я протоиерея.
“Не знаю, не знаю, — ответил о. Александр, — полковника я видел вчера в первый раз и ничего о нем не знаю”.
“Так как же быть? я совсем теряюсь… Пришлите его, по крайней мере, ко мне, чтобы я мог лично поговорить с ним”…
“Это невозможно: после доклада полковник скрылся, и никто не знает, где он, откуда явился и куда направился”, — ответил протоиерей.
“Тогда уж я затруднился бы исполнить Вашу просьбу, если бы даже и имел возможность”, — ответил я.
О.Александр встал и начал прощаться.
“Куда же Вы спешите? — остановил я о. протоиерея, — нужно же до чего-нибудь договориться; что же делать? Я ничего не знаю и не придумаю”…
“Как положит Вам Господь Бог на душу, так и поступите, — ответил о. Александр, — в человеческих делах нужна и помощь человеческая, а в делах Божиих такой помощи не нужно… Умолчать о доложенном я не мог, а как Вы воспримете мой доклад — не умею сказать… Воспримите так, как Господь положил Вам на душу; а какова будет воля Господня о Вас, тоже сказать не умею”…