В военкомате царило оживление. Скучно стояли провожающие и весьма активно шумели призывники, отъезжающие. Нам мальчишкам тогда казалось, что поездка на войну должна выглядеть торжественно и солидно. Вроде посвящения мальчиков во взрослые. Почти все мы курили, а некоторые были выпившими. Многих ребят пришли провожать даже девочки. Девушка моего сердца также пришла в военкомат. Но она благоразумно распрощалась со всеми сразу. Помахала ручкой и ушла. Я не знал, что мне и думать. Хотелось, чтобы она меня немножечко выделила ото всех. Но увы, она ушла без сантиментов. Машин в военкомате не было. Сказали, что все на фронте, а нам предложили до вокзала добираться своими средствами. Дали нам запечатанный пакет. Билеты до Алма-Аты. Чтобы мы прибыли в двадцать вторую Алма-Атинскую авиашколу. Как только нам вручили пакет с сургучными печатями, сомнений больше ни у кого не осталось. Мы уже взрослые и воины. Едем на войну. Решили до Горчаново ехать на лошади, фаэтоном. Сели по четыре человека в фаэтон. Извозчика попросили ехать мимо нашей второй школы, где мы учились. Последние напутствия и вразумления родителей мы уже не слышали. Нам было не до них, у нас дух захватывало от того, что едем воевать.
Когда двинулись в путь, громко запели, чтобы всем было слышно. А чтобы нас также и видели, руками весьма энергично посылали прощальные жесты. Они предназначались как для родственников, а также и для всех тех, кто мог нас видеть.
Когда проезжали мимо школы, там шел урок. Школьники сидели за партами и чем-то занимались, некоторые смотрели в окна и разглядывали прохожих. Нам хотелось чтобы вся школа видела нас, чтобы все сразу заговорили о нас. Поэтому подъехав к школе мы завопили столь отчаянно, что многие невольно высунули головы в окна и удивлялись, что бы это могло значить. Наверное, некоторые все же догадались, так как мы не только кричали, но и прощально махали руками. Нас было человек восемь юношей. Все из разных школ. Из нашей были только двое - я и Дмитрий Коваленко. Мы были из одного класса, жили по соседству и были до некоторой степени друзьями. Другие же парни нам были знакомы мало и мы к ним приглядывались, а их шумное поведение заставляло обращать на них внимание. Были они самоуверенны. Держались смело и вызывающе. Те парни, которых пришли провожать девушки, открыто и пожалуй даже демонстративно с особым шиком у всех на виду обнимали девушек и вульгарно шутили. Потом, когда мы уже отъехали от Горчаново, парни пренебрежительно хвалились своими победами и про девушек говорили, что они все швабры, бабье.
Другие парни приставали к прохожим и особенно к эвакуированным. Говорили, что все это евреи, якобы они трусы сбежали от фронта и теперь прячутся здесь в тылу. Наши парни не щадили ни старость, ни женщин, ни детей. Всем доставалось. Может быть это даже приятно бывает. Ведь ни один старик или женщина, даже словесно, не пытались защититься. По-видимому, они действительно были перепуганы событиями более страшными, чем приставание к ним каких-то мальчишек. Мы с Дмитрием не разделяли мнения наших воинствующих сотоварищей, а некоторых пытались даже урезонить. Однако и мы получали отпор. Воители нас обзывали словом интеллигенция. Мамашины сынки. А иногда спрашивали нас - может быть мы сами евреи? Что было делать? Разве усовестишь такого словом? Они любят и признают только физическое превосходство. Они гордились своими поступками. Это им придавало еще большую силу. Нас было только двое, да еще мы стыдились, нам было стыдно за товарищей наших. Себя мы тоже проклинали за свое бессилие. Поздно вечером, с шумом и бравыми выкриками мы отъехали от Горчаково. Наблюдая за всем происходившем вокруг, я отметил про себя, что люди культурные и интеллигентные почти плакали при расставании. В дорогу давались разумные советы и пожелания быстрейшего возвращения. Те, которые были из людей попроще и которые демонстративно шумели, пили водку, приставали к людям и дрались. При проводах почти все громко плакали, много и слезно целовались. А некоторые даже как-то по-старинному, со слезами нараспев что-то причитали. Создавалось впечатление, что все эти люди не то чтобы были душевные или сильно чувствительные, а просто отвратительные. Люди показухи. Пусть мол все видят. Что и в нас тоже нуждаются.
( запись от 15.10.67)
Ехали мы в переполненных вагонах. Станции также переполнены. Больше эвакуированными. Все сидят на своих узлах и чего-то ждут. На станциях, как и в мирное время, продают жареных курей, холодец. Цены на продукты еще не поднялись. У кого есть деньги берут все, что можно купить. Большинство пассажиров продукты берут с собой из дома и покупают мало. Наши чемоданы тоже полны всякой едой. Едем буржуями, у нас почти у каждого жареная курица, колбаса, фрукты, пирожки, булочки. Когда мы кушаем, то стараемся, чтобы нас все видели. Все-таки мы были богаче других и у нас появлялось некоторое чувство превосходства. Недоеденное мы заворачивали в газету потом демонстративно бросали в окно или в угол вагона. Против нас, на верхней полке, ехал эвакуированный парень. Вещей у него не было. Денег и продуктов также не было. Когда мы кушали он смотрел на нас не отрывая глаз. Однако спросить покушать стеснялся. Потом, когда мы покушали, а недоеденное хотели выбросить, юноша робко попросил чтобы объедки не выбрасывали, а отдали ему. Один наш товарищ демонстративно пожадничал и все выбросил в окно. Он сказал: много вас здесь шляется. Воевать надо. Эвакуированный юноша промолчал. Мне было жаль юношу, а может быть мне хотелось исправить поступок товарища. Я взобрался на верхнюю полку, раскрыл свой чемодан и постарался насытить эвакуированного. Может быть так устроена молодость, но мне было стыдно своей жалости. И я угощал юношу весьма небрежно. Хотя я очень хотел чем-нибудь помочь пареньку. Видя, что я человек не злой и не жадный, она рассказал мне как бежал из Латвии. Родителей убили немцы, а сам он сумел убежать. Куда он едет, сам не знает. Лишь бы подальше. Нет ни денег, ни вещей, ни знакомых. На вопрос чего он кушает, парень не ответил. Только рукой махнул. Он был голоден. Эвакуированных было очень много. Ехали мужчины, женщины, дети. Ехали семьями и одиночки. В основном это были евреи. Были эвакуированные и русские, но их было меньше. Русские будучи похожими на других европейцев сливались с общей массой, были не заметны. Их принимали их за своих, местных.