В авиашколе мы пробыли около двух месяцев. После чего нас всех, то есть тех, кто прибыл позже, перевели в связь. Наша казарма находилась в помещении какого-то бывшего техникума у головного адыка.
Порядки здесь были истинно военные. Если в авиашколе с нами обращались хоть отдаленно похоже как с людьми, то здесь разговор к нами был короток. Муштра была первым и главным нашим занятием. Команды резкие, выполнения четкие. Малейшее замешательство или нечестное выполнение команды сулило наряд вне очереди. Дни потянулись однообразные, скучные и трудные. Подъем в 6 часов и отбой в 11 часов. Солдатский труд по 14 часов без привычки был труден. Было так трудно, что некоторые желали бы родиться лошадью или ишаком. Все-таки скотину жалеют. Дают ей пищу, отдых, кров. А что солдат? Никто его не жалеет. Хуже скотины у плохого хозяина. Бесконечная перегрузка физических сил, окрики, наказания в виде добавочных работ за счет сокращения сна. Было трудно. Чтобы избавиться от всего этого, солдаты говорили: скорее бы на фронт. На фронте нет муштры, по крайней мере. Начальники становятся добрее. И кормят тоже получше. Жизнь свою мы ценили не слишком высоко, а потому не боялись фронта. Бывалые солдаты говорили, что самое трудное время в армии - это первый год службы. Солдаты от усилий и непривычки худеют, зато на второй год службы бывает даже приятно. Солдаты набирают в весе, сильно мужают и привычка к армейскому режиму становится необходимостью.
Из нашей казармы можно было любоваться отличнейшими видами окрестностей Алма-Аты. Город расположен в окружении высоких снежных гор, которые зимой и летом светятся своими белыми, нетающими снегами. Поближе к городу находятся более низкие горы без вечных снежных вершин. Зато эти ближние горы покрыты лесами и многим множеством ярких альпийских цветов. В летнее время в горах совсем не жарко. А причудливо изгибающиеся горные деревья придают окружающему миру то впечатление, которое получаешь при рассматривании открыток с видами Японских пейзажей. Отличные там места. При каждом удобном случае я всегда любовался этими красотами. От окружающих окрестностей веяло чем-то родным и уютным, вселяющим в тебя тишину и душевный покой. Можно было бесконечно любоваться богато одаренными красотами окрестностей. И я любовался. Я мечтал о том дне, когда смогу по собственному усмотрению сколько угодно и как угодно проводить свое время на этих красотах природы. Сейчас же забор казармы невысокий и смотреть поверх его никому не возбраняется.
Однажды меня назначили в наряд на кухню. С первого взгляда работа на кухне вроде бы и не трудная. Там можно покушать досыта, а главное, будешь избавлен от муштры и окриков. Так я думал. Думал так потому, что никогда раньше с кухней не сталкивался. На нашей кухне всеми делами распоряжался молодой солдат лет двадцати на вид. Вид у него был неказистый. Рост маленький, сам худенький. Голос резкий и визгливый. Он производил впечатление какого-то недоделанного и что он по непонятной случайности как-то попал в армию. Видно этот парень и сам понимал, что до грозного воителя он не дорос и потому, чтобы все-таки быть этим всамделишним воином, он компенсировал все недостатки твердым характером и голосовыми связками. По всякому случаю повар говорил:
- Что? К теще в гости на блины приехал? Вот я скажу про тебя старшине, он тебе даст! Пусть только обед не сварится во время! Ты у меня потом будешь знать, где раки зимуют!
Труд на кухне оказался адский. Только непонятно, почему начальство думает, что всякий солдат, непригодный к строю, бывает хорош на кухне? Так и этот паренек. С постели вставал раньше всех. Ложился спать позже всех. А чаще всего и спал-то здесь на кухне. Весь день на ногах и бесконечно в работе. Единственно, чего он выгадывал, так это то, что ел досыта. В те трудные времена этот момент был важным мотивом и не смешным, как кажется теперь. Были и у него отрадные моменты. В жизни как-то так устроено, что самому старшему начальнику не приходится много трудиться. Он есть руководитель. И действительно. Некоторые умеют очень здорово рукой водить, да чаще все в свою сторону, к себе в пользу. Так и здесь на кухне. Был шеф повар которого мы не видели. Он давал указания поваренку и уходил. Поваренок же, его заместитель, разрывался на части, чтобы угодить шеф-повару и не оказаться вне кухни. Он думал, что на кухне ему вся война пройдет. И он старался. Нам тогда казалось, что повар не замечал безделья шеф-повара специально чтобы быть хорошим. А шеф-повар по этой причине не вмешивался в дела помощника. Это так нам только казалось тогда. Внешне. Если мы, солдаты, дежурившие на кухне, почти не видели шеф-повара, то уж его помощника чувствовали здорово. Это нравилось ему.