- Ты так здорово бегаешь, что в толпе толкучки я едва не потерял тебя.
Он ответил, что тоже меня заметил, но подумал, не тип ли какой ко мне прицепился. И мне подумалось, зачем ему надо было бояться разных типов, если документы были в порядке. Кроме всего я вспомнил, что в госпитале он лечился по поводу язвенной болезни желудка. С таким заболеванием при партизанских трудностях с питанием, в лесной глухомани, где за тобой охотятся как за лесным зверем, будучи больным, навряд ли заработаешь столько орденов. Больше мы не встречались.
Другим земляком оказался киргиз из Учкургана. Легионер из националистического формирования 'Туркестан'. Мы с ним находились в одной палате, часто разговаривали, вспоминали общих знакомых. Парню было лет девятнадцать-двадцать и он очень хотел побывать у себя дома в Учкургане. Где-то в бою с партизанами ему осколком выбило глаз и он ходил с повязкой. Как бы на всякий случай, мы обменялись адресами. Сделали это, как бы шутя, между прочим, но почему-то его имя и фамилию я запомнил хорошо, совсем не рассчитывая на встречу в будущем. И вот, лет через десять после войны был такой случай. В Киргизии в Учкургане я держал пчел, они стояли во дворе местного киргиза по имени Таштемир. По возрасту мы были примерно ровесники. Жена у него была много моложе его самого и было двое совсем еще маленьких детей. Из-за отсутствия глаза, на этом месте он носил черную повязку и походил на пирата, каких показывают в кино. Во время чаепития я сказал, что до войны, в детстве, я тоже жил в Учкургане. Таштемир спросил, кого я знаю из жителей. Я перечислил имена тех, кого еще помнил. К сожалению, они все уже умерли. Неожиданно, вспомнил и того юношу, киргиза легионера, с которым мы в госпитале обменялись адресами. При упоминании его имени, а его звали Конокбаев Кокки, внешний вид и поведение Таштемира внезапно изменились. Его лицо посерьезнело. Из медлительного, постоянно улыбающегося гостеприимного кишлачного киргиза он превратился в европейца, отлично говорящего на хорошем русском языке. Такое внезапное превращение меня даже удивило. Тогда этому я не придал никакого значения, и он с большим интересом продолжал расспрашивать меня подробности о Конокбаеве. Он спросил, где я служил в армии, когда, что было потом, и какова дальнейшая судьба Кокки. По определенным причинам, на все его вопросы я не мог ответить. Я даже напугался его настойчивости. А он все продолжал интересоваться и задавал все новые вопросы. И из человека, задающего вопросы, я превратился в человека, отвечающего на чьи-то вопросы. Про себя я подумал, зачем он мне понадобился, этот Кокки. Может быть, Таштемир сам чего-то знает о нем, знает нехорошие факты и пытается определить степень нашего знакомства. Я сказал, что с Кокки мы служили в советской армии и, что было с ним потом, я не знаю.
В конце нашей беседы за чашкой чая, Таштемир сказал, что родители у Кокки давно умерли, а сам он был им не родным, а приемным сыном. Про самого Кокки он не сказал ни слова, будто речь шла совсем не о нем. Когда мы ехали домой, а ехали мы с моим напарником Василием Найденко, я спросил его, откуда Таштемир, простой кишлачный киргиз, так хорошо разговаривает на русском языке. Василий сказал, что раньше он работал кем-то в райисполкоме, наверное, там и научился. Вскоре Таштемир уехал со скотом на летнее пастбище в горы, и мы больше не встречались. Потом, когда приходилось ездить на пасеку и проезжать мимо его дома, я всегда вспоминал его, и мне казалось, что раньше мы где-то с ним встречались. И только позже в голову пришла мысль. Не одно ли это лицо под двумя разными фамилиями, Учкурганский киргиз Таштемир и бывший легионер из Учкургана Конокбаев Кокки. Ведь через 40 лет человека можно и не узнать. Тогда он был молодой юноша, а через столько лет стал стариком. Все могло быть.