Жил в качестве квартиранта у Ани Бузиновой и приглядывался к обстановке, чтобы определиться понадежнее. Питание получал в румынской солдатской кухне, которая находилась на вокзале, и в которой иногда питались проезжие румынские военные. Я приходил в столовую, показывал немецкое удостоверение с орлом и свастикой на печати. Подавал котелок или кастрюлю и мне молча выдавали все то, что и румынам. Румынская кухня была беднее немецкой. Они чаще всего выдавали суп, хлеб и иногда еще чего-нибудь. Документов у меня никто не спрашивал. Обычно посмотрят на немецкую форму и молча выдавали продукты. Так длилось с месяц. Я уже стал себя чувствовать неловко перед поваром. Он меня уже заприметил, но все равно выдавал продукты молча, ничего не спрашивая. Вскоре меня познакомили с русским немцем по фамилии Козак Михаил, который пообещал пристроить меня к какому-нибудь делу.
После более близкого знакомства выяснилось, что он тоже служил в шестой армии.
В мае 1942 года участвовал в боях под Харьковом. После разгрома армии он оказался в немецком плену. Но благодаря тому, что он был немец и хорошо разговаривал по-немецки, его отпустили домой. Теперь оказался в Котовске. Чтобы выжить, крутился как мог. Нигде не работал. Иногда чем-то приторговывал, где-то бывал посредником в торговых сделках и так вот зарабатывал деньгу на житье-бытье. По-немецки он действительно разговаривал хорошо. Кроме того не хуже немецкого говорил по-румынски, по-украински и по-русски. В любой нации в разговоре он сходил за своего.
По соседству с его домом жил старик лет семидесяти по фамилии Васильев Александр Кузьмич. Была у него жена, тетя Маня, дородная женщина лет на 18-20 моложе его. Был сын Колька, бесшабашный парень 17 лет. У дяди Саши была совсем безглазая, слепая лошадь по кличке Машка, которую он ласкательно называл Маня, Манюня ты моя, кормилица наша. Такая слепая лошадь была никому не нужна. И если представляла какой-то интерес, то ради ее шкуры на живодерне или как сырье на мыло. Никто ее у дяди Саши не отбирал. Ни немцы, ни румыны, ни красные, ни белые. Зато сам он на ней хорошо зарабатывал в качестве биндюжника на базаре. В Одесской области, словом биндюжник называется извозчик.
Вот к этому-то старику и привел меня мой новый знакомый Мишка, по фамилии Козак. Я поселился в качестве квартиранта без всяких предварительных условий и оккупировал старый диван, стоявший в зале. С их сыном, с Колькой, мы подружились и он иногда называл меня по-румынски 'фрате', 'фрате мый, мержи ла примбаре', что значило, 'брат мой, пошли погуляем', или же 'дуче ла примбаре'. И то, и другое, мог написать с ошибками, т.к. румынского и молдавского сумел выучить совсем мало. Старики тоже ко мне относились, как к своему сыну. И вот с этого момента, с вселения на квартиру, началась моя новая жизнь в качестве помощника биндюжника на Котовском базаре. И еще мелкого гешефтмахера, т.е. торговца, купца. Каждое утро дядя Саша впрягал Машку в телегу и выезжал промышлять на базар. Сам он был стар и грузить на подводу уголь или кукурузу было трудно. В этом случае я бывал ему хорошим помощником. Уголь по-румынски назывался 'карбун', а кукуруза - 'папашой'. Пишу так, как улавливали произношение мои уши. Еще возили плетеные корзины с виноградом на вино. Винограда там было очень много. Почти каждый дом на зиму готовил бочку или две своего домашнего виноградного вина. Зарабатывали на извозе вполне достаточно и на жизнь хватало вполне. Кроме биндюжничанья, я выходил на ж.д. станцию к проходящим поездам. Станция от нашего дома была метрах в трехстах.
Через Котовск на Львов, по-немецки Львов назывался 'Лемберг', проходили поезда в которых с фронта в отпуск проезжало много солдат отпускников. Каждому хотелось привезти домой с фронта из России какой-нибудь подарок на память. Однако что можно было купить в разоренной войной России? Да и денег у солдат фронтовиков бывало не так уж много. Они на станциях продавали солдатские одеяла, ботинки, часы и другую всякую мелочь, вроде зажигалки или безопасной бритвы. На Котовской толкучке все эти товары ценились дорого. Особенно хорошо шли серого цвета шинели немецких летчиков, из них женщины шили отличные пальто. От перепродажи немецкого барахла часто оставалась хорошая выручка. На торговом поприще у поездов с солдатами приходилось разговаривать по-немецки. Торговаться. Цены они заламывали хорошие, но потом, вежливо уступали и перед отходом поезда отдавали дешево. Были нужны деньги. На Котовском вокзале я научился хорошо говорить по-немецки на торговые темы. И через некоторое время при торговых сделках некоторые спрашивали меня: