Если в середине войны люди заботились больше о делах насущных, устраивались на работу, обустраивали свое жилье и готовились долго жить, то к дням близкого прихода советов заботы и настроения у разных наций заметно изменились и активизировались. Почти все фольксдойче, т.е. русские немцы и многие молдаване готовились уходить вместе со своими. Одни в Германию, другие в Румынию. Настроение у таких было хуже некуда. И только русско-украинцы открыто торжествовали. Хотя не все, а некоторые, потом ушли вместе с немцами. В этот тревожный и нестабильный период одни заботились как бы остаться живым и унести из России свои ноги, другие обдумывали способы, чтобы поудобней можно было обломать эти ноги непрошеных гостей-завоевателей, а при удобном случае и прибить насмерть.
По вечерам жители собирались у кого-нибудь на дому и обсуждали все эти вопросы. Мы, парни из соседних дворов, тоже собирались у кого-нибудь на дому, брали трехлитровый баллон сухого молдавского вина. Родители парня, у кого собирались, готовили чего-нибудь на закуску и мы хорошо проводили вечера, обсуждая за рюмкой вина все наши городские события и все другие разные разности. Молодые парни были настроены патриотически. Опьянев от выпитого, ругали Гитлера, Антонеску, а некоторые не боялись похвалиться даже своими мелкими диверсиями против румын. Очень воинственно был настроен семнадцатилетний Колька Васильев. Сын моего хозяина, биндюжника дядя Саши. Он по секрету много раз говорил мне, что собирается поджечь городскую электростанцию. Он там работал и по ночам дежурил на ней. Я посоветовал ему не делать этого. Скоро придут красные и она будет нужна им. Что это же наша советская электростанция, а не румынская. Он был настроен так решительно поджечь станцию, что мне стоило трудов отговорить его от этой рискованной затеи. Взамен поджога, предложил
разобрать рельсы на железнодорожном переезде. Этого сделать мы не смогли вдвоем. Без нужных инструментов такое сделать невозможно, и наша попытка закончилась ничем. Хотя и старались очень.
В другой раз сделали иначе. На станции взяли башмак для остановки катящегося вагона и поставили его на рельсу снова на том же ближайшем переезде. Мы надеялись, что идущий поезд наедет на него и сойдет с рельсы. Башмак мы поставили, но поезд с рельсов не сошел. Зато на станции мы потрудились вволю. В буксы вагонов сыпали песок и щебенку столько, сколько нам хотелось, благо никто нам не мешал и мы никого не боялись. Результатов своих диверсий мы сами, конечно, не могли видеть. Но отзвуки последствий до нас доходили. Отчим Тольки Скачко был машинистом и он водил поезда. По его рассказам мы знали, что где-нибудь недалеко за Котовском, у вагонов в пути загорались буксы и иногда даже вагоны. Что кто-то умышленно совершает диверсии. В буксы сыпят песок. Мы слушали и тоже говорили, что, наверное, это так и есть, кто-нибудь сыпет песок в буксы вагонов.
Большой мечтой мальчишек было желание иметь пистолет. Дело это опасное и пистолета наверное ни у кого не было. Кроме всего, нужен ли он был им? Просто мальчишество. Я не мечтал о пистолете и он мне был не нужен. Однако мне представился случай и я стал владельцем такого. Однажды я решил навестить мою прежнюю знакомую Аню Бузинову. Это та самая Аня, которая была моей первой знакомой в Котовске, и которая приютила меня у себя на первое время. Кто она была в душе, за кого она больше болела, за русских или за немцев, я так и не понял. Она говорила, что у нее был муж из евреев и немцы его расстреляли. Потому она немцев от всей души ненавидит и желает им всяких напастей. Что она еще сумеет отомстить им за все их злодеяния. В тоже время ее хорошо знали немцы из комендатуры, а я сам иногда заставал ее в постели с немцами. Иногда в разговоре она говорила такие секреты, о которых другие обычные жители не могли знать. И вот, однажды придя к ней зачем-то, я обнаружил, что двери раскрыты, а дома никого нет. На вешалке висит немецкая солдатская шинель и какие-то другие солдатские вещи. Я спросил, есть ли кто в доме. Никакого ответа. В доме никого не было. Недолго раздумывая, я обшарил карманы шинели. В одном из карманов лежал польский пистолет. Оружие не табельное. Если оно и пропадет, то немец не пострадает, и об этом никому не заявит. Я вынул пистолет из кармана шинели и положил его в свой карман. Быстро вышел из дома. А пистолет спрятал у себя в сарае. Так что у меня был настоящий пистолет, а у моего друга Михаила Козака была русская винтовка, которую он имел официально, как русский немец.