Однажды тетя Маня нашла этот пистолет, перепугалась по ее словам, но ничего не сказала. Пистолет я прятал до прихода красных. Потом все это нам было не нужно, и мы с Мишкой одесситом все это закопали в землю от греха подальше.
Перед приходом красных Аня куда-то исчезла. По словам ее матери, Аню забрали румынская жандармерия и якобы расстреляла вместе со многими другими. Как все это было на самом деле никто не знает. Может быть и в самом деле было так. Уж больно она была смела на язык. Говорила она свободно по-немецки, по-румынски, по-польски, по-русски и по-украински. В разговоре все принимали ее за свою. А может быть, сбежала с немцами. Такое тоже могло быть. Она для меня была загадкой.
Наша улица, на которой я жил, называлась имени Профинтерна. По ней в сторону переправ на Днестре, к Дубосарам и Бендерам часто двигались немецкие и румынские войска. Шли они то большими колоннами, то небольшими группами. Иногда случалось так, что проезжие немцы по какой либо причине останавливались на день или два у жителей нашей улицы. Останавливаясь на ночлег, они бывали беспечны, и нисколько не заботились о безопасности собственной и сохранности имущества в машинах. Поставив машины возле дома или загнав их во двор, они оставляли в них без охраны все свое имуществе, а иногда и оружие. Потом весь вечер сидели за столом, пили вино, пели свои немецкие песни, спорили, и спать ложились как у себя дома, раздеваясь до нижнего белья. Никакой охраны или беспокойства за имущество на машинах не замечалось. Почему они были такими, трудно сказать. Про их беспечность жители рассуждали по-разному. Одни говорили, что такую смелость им придает уверенность в собственной силе. Другие в этом видели хорошее воспитание и веру в человеческую доброту. Третьи уверяли, что любому человеку, едущему с фронта, мирная тишина тыла покажется спокойным и безопасным раем, исключающим всякие опасности. Кто знает, кто говорил более правильно. Только и на фронте, почти на передовой, они были такими же беспечными и не слишком боялись опасных неожиданностей.
Зная подобные немецкие манеры, этим успешно пользовались наши партизаны и даже регулярные советские войска на фронте. Наши газеты иногда писали, как при ночной атаке или партизанском нападении перепуганные немцы выбегали из домов в нижнем белье, даже не успев одеться. Если на фронте они не боялись на ночь раздеваться как у себя дома, то в тылу они чувствовали себя, наверное, как на курорте. У нас же в Котовске никто ни в кого не стрелял, не было ни пьяных драк, и даже про воров никто у нас ничего не слышал. Проезжие немцы чувствовали себя, как на мирной туристической прогулке. Потому и спали по ночам более крепко, чем в других местах. Наши соседские мальчишки и юноши, жаждущие острых ощущений или каких-то мужественных подвигов войны, зная, что немцы беспробудно спят, лазили по машинам своих постояльцев с таким же бесстрашием, с каким подгулявшие гости спали в их квартирах.
Из машин забиралось все, что казалось интересным или нужным. Оружие брать боялись. Зато патронов брали вдоволь. Объяснить, зачем они были нужны мальчишкам, вряд ли кто мог. Наверное, брали, потому что мальчишками и думали, авось пригодятся. Им казалось, что они совершают смелое патриотическое дело, подвиг во имя Родины. В военное время, глядя со стороны, это и в самом деле могло выглядеть большой смелостью и патриотизмом. Ведь, если попадешься, то за такой проступок могли расстрелять. Шла война, могло быть и так. Но вряд ли мальчишеское озорство всерьез можно было считать за осознанное патриотическое действие. От безделья у них чесались руки и была мальчишеская тяга к приключениям. Мальчишкам хотелось сделать чего-нибудь героическое. Немцы, проснувшись утром, проказы мальчишек как будто не замечали. А если и догадывались, то по их пониманию, из-за мелочей не стоило волноваться и зря терять время. Обычно, хорошо выспавшись, заводили свои машины и, попрощавшись с хозяевами, уезжали. Прощаясь, говорили хозяйке дома:
- Матка, карашо, гут, спасиво, досфитанья, ауф вдерзеен, данке зер.
Тем и кончалось короткое знакомство с проезжими постояльцами немцами.
Однажды в зимнюю распутицу, по непролазной грязи по нашей улице проезжала небольшая воинская часть верхом на конях и на телегах. Солдаты были одеты в форму немецких пехотинцев, но разговаривали по-русски. Ехали казаки либо власовцы. Мы, трое парней, стояли возле своего дома и смотрели на проезжающих. Солдаты на повозках ехали в разных позах. Одни сидели, другие лежали. В конце некоторых повозок стояли русские пулеметы 'максим'. Кто-то определил, что это тачанки. Вид у казаков был угрюмый и все это воинство напоминало махновцев из кино. Дорога была разбита, было много выбоин и одна из таких тачанок застряла. Лошади хоть и старались, подгоняемые окриками и кнутами, но вытащить тачанку из колдобины не могли. Солдаты слезли с тачанки и стали помогать лошадям. Движение но дороге приостановилось. Мы подошли поближе. Едущие сзади разглядывали дома, людей. Курили, переругивались. Мы тоже разглядывали их, делали свои замечания. Неожиданно, один из сидящих на подводе, указывая на нас, громко сказал: