Ее новый муж был пожилой человек, сгорбленный и плешивый. Он все время слегка покашливал и глядел себе под ноги. Он также преподавал в вечерней школе, и иногда они вместе возвращались с работы. Подымаясь по лестнице, Пенкина старалась покрепче опереться на его руку.
Я еле двигаюсь, — шептала она со стоном, наклонясь к нему и полузакрыв глаза. — Страшно колотится сердце. Вот, послушай...
Муж сначала жил отдельно, а затем переехал в комнату Пенкиной, и они стали жить втроем. С его приходом девочка резко изменилась. Она совсем перестала петь, очень осунулась, и ее глаза часто устремлялись куда-то в пространство, как будто ею постоянно владела нездешняя мысль.
Сначала Валя попыталась дерзить своему отчиму. Но однажды Пенкина в отсутствие мужа сказала, что выгонит Валю на улицу, если он из-за нее уйдет. После этого
Валя совсем притихла и начала стараться поменьше бывать дома. Ее стало совсем не слышно, а отвечая отчиму, она была вежлива и всегда смотрела вниз.
Однажды, придя домой очень поздно, она, увидав галоши отчима, с ненавистью ударила по ним ногой, а затем боязливо поставила на место.
Однако, прожив в квартире месяца два, отчим сам ушел. Он исчез внезапно, после чего девочка сразу ожила. Но у Пенкиной стало новое лицо, ошеломленное и растерянное. И она все время требовала, чтобы Валя сидела дома. Однако девочка уже привыкла приходить поздно и если раньше иногда слушалась матери, то теперь в ответ на ее замечания лишь презрительно вскидывала глаза и ничего не отвечала.
Как-то Пенкина, болтая на кухне о своих служебных делах, оживилась, словно в былое время, и начала рассказывать, как мил и внимателен к ней один из ее знакомых преподавателей. Она визгливо смеялась при этом, и все на кухне шутливо ей вторили, ибо жалели ее и считали немного сумасшедшей. Валя тоже была при этом. Она взглянула на мать и холодно сказала:
— Перестань говорить глупости.
Она ревнует меня! — торжествующе взвизгнула Пенкина. — Ох ты, моя Валечка. Но не беспокойся. Он мне не нра-вит-ся!..
Валя презрительно пожала плечами.
— А мне все равно, — процедила она. — Можешь даже с ним спать. — И вышла вон.
Все на кухне замолчали и с брезгливой жалостью взглянули на Пенкину. Она же стояла как истукан, ее рот был открыт, глаза вытаращены, а в руках мелко дрожала суповая ложка.
И тут вдруг все заметили, что она уже старая женщина, с морщинистым лицом и седоватыми волосами.
Я ей покажу, — залепетала она, придя в себя и бегая глазами по сторонам. Но все старались не встретиться с ней взглядом. — Это все в школе... Они там слышат всякую гадость... — забормотала Пенкина, и вдруг голос ее пресекся, она положила ложку и вышла из кухни.
Все едва перевели дух.
А потом в коридоре стало слышно, как в комнате глухо рыдала Пенкина, очевидно, уткнувшись лицом в подушку, а тонкий голосок Вали, дрожа, говорил:
Мама... Ну, мамочка.. Ну я не думала... Ну я глупая... Ну, ударь меня... Ну, хочешь я с собой что-нибудь сделаю?..
Три звонка
Легкий топот детских ног и затем испуганный голос маленького мальчика: — Кто там? — Молчание. — Кто там? — Молчание. — Ну, говорите! Вы чего молчите? — Молчание. Затем опять топот удаляющихся ног и снова приближающийся топот. Но теперь бегут уже двое, мальчик и девочка. Слышно, как подбегая, они переговариваются:
Ну, что ты боишься, Коля?.. Тоже, мальчик... Ты трусишь.
— Да, а они там молчат.
Почему?
— А вот почему-почему? Нипочему-почему.
Тихо стоят. Затем вкрадчивый голосок девочки: — Вам кого нужно? — Молчание. — А? — Молчание. — Там никого нет, — заключает девочка.
— А почему звонили?
Ничего не звонили. Все ты выдумал.
Ну так отвори дверь. Ну? Боишься?
— Ничего не боюсь. А просто незачем отворять дверь, когда никого нет и вообще... Знаешь что? Давай маму позовем.
Быстрый и дружный топот удаляющихся ног.
...Мария Филипповна Лобзикова живет в этой квартире лет восемь. Она вышла замуж за Александра Ивановича Лобзикова, когда ей было тридцать пять лет, а ему сорок пять. Через два года у них родилась девочка Надя, а еще через два года мальчик, которого они назвали в честь старшего брата Александра Ивановича, живущего тут же, в соседней комнате — Коля.
Николаю Ивановичу Лобзикову было уже за пятьдесят, и он был холост. Лет двадцать тому назад он полюбил одну обрусевшую француженку, Юлию Федоровну
Жювэ. Она жила в этой же квартире, тоненькая, изящная, маленькая женщина с остреньким лицом и живыми глазами.
Николай Иванович никогда не был красив, но он был высок ростом, плечист и имел мужественные простые черты лица. Все знали, что они скоро поженятся, и слегка подтрунивали над ними, причем Николай Иванович при этом всегда смущенно и в то же время довольно улыбался.
Кроме этих двух братьев был еще третий, самый младший и красивый — Яков. Однажды он приехал погостить, и не прошло недели, как все стали уже звать его Яшей. Он ходил в крагах, много смеялся и шутил, постоянно в его карманах было полно конфет. Яша знал множество забавных фокусов, умел подбросить конфету и, к восхищению детей, словить ее ртом. За короткое время расположил к себе всех в квартире, — стал общим любимцем. Даже его звонки в дверь были особенно жизнерадостными. Дзинь! Дзинь! Дзинь! — и все знали, что это Яша. И, не считаясь, ходили отворять.
Когда Яша уезжал, то на вокзал его поехал провожать Николай Иванович. День был жарким, и, стоя на платформе, уже перед самым отходом поезда, Яша полез в карман за платком, чтобы утереть лоб.
Однако то, что он вытащил, был не платок. Это был бюстгальтер Жювэ. Николай Иванович взглянул на скомканный бюстгальтер, узнал его и, даже не посмотрев на растерявшегося брата, повернулся и ушел.
А через две недели Жювэ переехала в соседний флигель. В ее комнату сначала вселились какие-то молодожены, которые затем поменялись с холостяком, который, в свою очередь, поменялся с Пенкиной.
Что касается Николая Ивановича, то никто не заметил в нем, в связи с этой историей, никаких перемен. Он так и остался со всеми ровен, вежлив и только один раз так напился, что потребовалась помощь доктора Бекмана.
Николай Иванович так и не женился на Жювэ. Раз в неделю поздно вечером он уходил из дома и приходил лишь под утро. Все знали, что он проводит эту ночь с Жювэ. При встрече, однако, он никогда с ней не здоровался и не разговаривал, как будто они были незнакомы.
Жювэ обычно поглядывала на него при этом, но он проходил мимо, глядя поверх ее головы, и она семенила дальше с какой-то жалкой улыбкой.
Спустя много лет после своего первого приезда, Яков Иванович вновь приехал погостить. С ним были полная жена и высокий мальчик. Сам Яков Иванович тоже пополнел и отпустил небольшую бородку клинышком. Он уже не смеялся, не шутил, и звонки его были неряшливые и неуверенные.
Николай Иванович встретил брата приветливо, но, странное дело, они никогда не встречались взглядом.
Яков Иванович побыл несколько дней и вместе с семьей уехал. Больше он не приезжал.
Вскоре после этого женился Александр Иванович. Он, как и остальные братья, был рослым, но худым и болезненным. Его жена, Мария Филипповна, так же была худа, болезненна и среднего росточка. И Надя, и Коля весили при рождении всего фунтов по пять. Однако родителям удалось их выходить.
Но затем Александр Иванович серьезно заболел — у него начался рак пищевода. Он перестал ходить на службу, получил третью степень инвалидности и стал усиленно заниматься фотографией, чтобы хоть как-то прокормить семью. Кожа его пожелтела, щеки ввалились, он весь высох и при ходьбе волочил ноги. Вместо прежнего сильного баритона у него появился тонкий, писклявый голос, как у Петрушки. Есть ему можно было только так: разжевав пищу, он затем через воронку, вставленную в фистулу, ее глотал. Зрелище было настолько удручающим, что во время еды не только дети, но и Мария Филипповна уходили из комнаты в кухню.
Все свободное от службы время Мария Филипповна стала проводить на кухне. Ей приходилось много готовить специально для мужа и стирать его чрезвычайно запачканное белье. Но все это она выполняла стойко и безропотно, только вся съежилась.