Кроме этих тихих и спокойных побед церкви, о непродолжительности в Европе увлечения языческой тоталитарностью свидетельствуют и явления обратного порядка. Мы разумеем опыты возрождения вновь христианских государств.
Муссолини, вначале выкинувший чисто языческую теорию государства, вполне выражающую его личное, еще из социализма вынесенное внерелигиозное мировоззрение, после первых же острых конфликтов с Ватиканом одумался и трезво вошел в дружеский компромисс с непонятной ему христианской глубиной совести верующего итальянского народа и римской иерархии. Как его блестящий мир с Ватиканом, давший почетное место церкви в фашистском государстве, так и примеры умеренных диктатур Испании, Португалии говорят о том, что нарождающийся новый тип корпоративной и авторитарной, преображенной демократии, независимо от республиканской или монархической формы правления, может, следуя духу времени, вновь повернуть к дружбе с церковью и к новым формам союза с ней. Это, конечно, не древняя «симфония» и даже не просто прежние национально-традиционные союзы церквей и государств. Это видоизмененные формы свободного, автономного существования церквей в рамках правовой государственности, т. е. в сущности это — господствующий в Европе тип соглашения и совмещения церкви, как привилегированной корпорации, с государством, как с сувереном. Комбинация чисто договорная, юридическая, лишенная всякой теократической мистики. Выражаясь условно — все еще тоже «несторианство», разделение двух природ, о котором мы говорили выше.
Практический и тактический вопрос в обстановке современной действительности сводится к тому: нужно ли церкви прямолинейно добиваться союза с государствами, которые в прошлом разорвали или коренным образом видоизменили этот союз, или, не тратя сил на восстановление этого расторгнутого историей «брака», оставаться в невольном «разводе» с государством и творить положительное, конструктивное церковное дело, пользуясь свободой развязанных рук? Наш восточный опыт, заостренный в трагическом русском опыте, побуждает нас склоняться к практическому предпочтению в настоящий момент позиции максимальной независимости церквей от государств, т. е. использования всех выгодных для церкви сторон столь широко распространенного в действующих конституциях принципа отделения церкви от государства.
Что же, отступаем мы от идеала «симфонии» во имя лучшей системы? Ничуть. Но для непосредственной реализации симфонии в живой современной действительности нет опоры, нет данных. Вредно быть мечтателем и иллюзионистом в области религиозной. Изменившийся эон требует от ответственных деятелей церкви трезвого реализма. Нет уже в природе вещей тех монолитно-христианских народов, той сплошной, послушной голосу и авторитету церкви массы, которая составляла тело древних христианских государств. Разноверные и обезверившиеся нации создали светские, лаические, вне конфессиональные государства. Их правительства не имеют права по конституции вести конфессиональную политику. Вера и церковь не дело государственной власти, а только той части народа, тех групп лиц, которые, по свободному самоопределению, принадлежат к данной религии, к данной церкви. Церковь есть частная, а не универсальная, всеохватывающая организация в недрах нации. Государство и церковь не единый организм с единой конечной задачей — вести соединенными усилиями крещеный народ к евангельскому Царству Божию. Нет, у государства одна своя собственная верховная цель: — вести народы к земному благополучию и накоплению ценностей человеческой культуры. У церкви — своя: — спасать души верующих от этого ограниченного земной жизнью идеала, от этого нового язычества, делать людей сынами евангелия, а все земное благополучие и всю культуру с опекающим их государством вновь покорить внутренне Христу — Единому Истинному Царю единого истинного Царства Божия, начинающегося здесь, на земле, в процессе человеческой истории и продолжающегося в вечности, в царстве духа и в искупленном и преображенном космосе. Это и есть кафолическая задача и природа церкви. Теократия, точнее Христократия церкви состоит в том, что только она одна есть единственное «все»: и Бог и человек и все тарное бытие, преображенное и прославленное в мистическом теле Христовом. Вне этого — все только части, мнящие себя целым. Слепое в своей безрелигиозности, лаическое государство не видит того, что церковь включает в себя и благословляет все высшие его задачи. Оно мнит себя верховным целым и ревниво утверждает свою независимость от церкви. Вместо симфонии царит состояние конкуренции, вооруженный нейтралитет в лучшем случае. Церкви остается, как мудрому педагогу, вести ограниченного ученика по пути евангельского просвещения не прежними авторитарными путями, как в древней симфонии, а путями окольными, сложными, утонченными, не в порядке дисциплины, закона и повиновения, а в порядке убеждения, духовного влияния и внутреннего превосходства. Это и есть пути новой теократии церкви в невольном отделении от нового государства, но в упорном его покорении своему духовному влиянию силами и средствами чисто духовными. Задача бесконечно трудная и героическая, но еще более доблестная, еще более славная, чем более простая задача периода после Константина Великого, когда церковь была в «законном браке» с государством. «Брак» закончился «разводом», и мы вступили снова в до-Константиновский период раздельного жительства и даже гонений. Но церковь в этом положении, лишившись известного комфорта и внешнего благополучия, вновь приобрела большую меру своей внутренней свободы, всегда возрастающей в крестоносные моменты гонений. «Изгнанная» революционными идеологами «из государства», или по их эвфемистической формуле «отделенная от государства», она этим не была еще отделена от нации и народа.