– Пошли! – сказал с преувеличенным энтузиазмом. – Наконец-то исполню свое обещание – в кабине с тобой взлетим.
Я послушно пошел за ним к пилотам и постарался как следует обрадоваться. Может, он и правда приготовил какой-то приятный сюрприз, а я – просто старый параноик.
Решение перестать искать в действиях Ди подвох и наслаждаться тем, что имею, оказалось верным – удовольствия полились на меня рекой. Во-первых, полет в кабине самолета – это охренеть как круто! Даже не буду пытаться описывать – дух захватило, и все мысли выветрились. Во-вторых, спать в обнимку с Ди на роскошном диване – совсем не то же самое, что пытаться комфортно устроиться в крошечном кресле эконом-класса, и я впервые как следует выспался во время трансатлантического перелета. Настолько хорошо выспался, что мысль отправиться сразу из аэропорта на экскурсию не показалась мне дикой (благо в этом роскошном самолете даже душ имелся).
Ди с Колином что-то мутили – это было ясно как день. Но при этом Ди так старался сделать все, чтобы мне было комфортно и интересно, что я по-прежнему не пытался вывести их на чистую воду.
В Северной Европе я прежде не был. Ездил однажды с Ларой на Корфу, но культурных впечатлений от той поездки осталось мало – дешевый отель, жара, песок и снующая всюду живность – от небольших ящерок до упитанных змей. А в Ганновере сразу стало ясно – вот она, Старушка-Европа.
Теоретически я знал, что вся эта “старинная” архитектура – постройки второй половины двадцатого века, восстановленные по фотографиям (в войну британцы разбомбили этот город почти под ноль – неудивительно после бомбардировок Лондона, но город жаль). И все же это знание никак не сказывалось на ощущении, что я попал в одну из сказок, которые собирали в этих землях братья Гримм. С них, кстати, и началась экскурсия, вернее, с памятника тому идиоту, что выслал их из королевства Ганновер.
Вот ведь как бывает – думал я, слушая экскурсовода, – человек пыжился, изображал из себя важную шишку, верил, наверняка, что войдет в историю как великий правитель. А вошел тем, что выгнал кучку неугодных университетских умников и тем, что надпись на его внушительном памятнике можно прочитать двояко: то ли “Отцу отечества от его преданного народа”, то ли “Отцу отечества от преданного ему народа” – в смысле, не от всех. Даже назначая встречи у этого памятника местные говорят не “у Эрнста Августа”, а “под хвостом” – хвост лошади оказался популярнее, чем этот недальновидный бедняга.
Мы шли пешком по центру – от вокзала, у которого стоял памятник, через площадь Крёпке со знаменитыми, как сказал экскурсовод, часами – одной из местных визитных карточек, мимо торжественного здания оперного театра, к Новой Ратуше, нарядной и немного помпезной, но мне понравилась.
– Красивая, – прокомментировал я, разглядывая здание.
– А экскурсовод говорит, местные ее невзлюбили, – хмыкнул Дориан. – Когда ее построили в смысле. В начале двадцатого века она считалась жуткой безвкусицей – перебор с украшениями. Впрочем, французы примерно в то же время называли Эйфелеву башню “наша уродинка”.
Он наконец-то выглядел по-настоящему расслабленным и довольным. Видимо, Колин, свинтивший прямо из аэропорта с каким-то поручением, прислал добрые вести. Я невольно залюбовался Ди – здесь, на фоне старинного, пусть и вычурного по меркам своего времени здания, он смотрелся удивительно уместно. Лучи холодного зимнего солнца проходили через раскидистые голые кроны деревьев, освещали мелкие, похожие на пыль сухие снежинки и падали вместе ними на золотистую шевелюру Дориана.
– Что-то не так? – нахмурился он, видимо, в ответ на мой пристальный взгляд.
– Все в порядке, – я улыбнулся и убрал с его лба выбившуюся из челки прядь.
– Тогда идем, – он кивнул на удаляющуюся группу. – А то пропустишь местную изюминку – памятник дезертиру Вермахта. Знаю, ты вряд ли оценишь героизацию дезертирства, но мне идея нравится.
– Не поверишь – мне тоже, – хмыкнул я. – В иные исторические моменты дезертирство – вполне подвиг.
– Я имею в виду не только то время, – покачал головой Ди. – Просто… Не все созданы для войны.
Я кивнул, размышляя о том, что могло бы заставить меня самого нарушить присягу. Понимание преступности приказа – безусловно. И Ди – ради него я пошел бы на любые преступления.