— Я один. Как и ты.
Из мрака появилась фигура с крепкой дубиной в правой руке. — Слава богам, это вы, господин. У нас столько хлопот с тех пор, как пришло известие о Камулодунуме. — Облегчение в голосе Денубия сменилось печалью. — С тех пор мы скорбим по центуриону и остальным, господин.
— Другим? Ты имеешь в виду Аполлония?
— Да, господин. О нем и мальчике, Парвие.
Катон вспомнил немого мальчика, которого Макрон и Петронелла, взяли к себе в дом и воспитывали как сына. Парвий играл с Луцием, который боготворил старшего мальчика. В голове зашевелился насущный вопрос. — Что с Клавдией Актэ, Луцием, Петронеллой?
— Все в безопасности, господин, и внутри. Ты знаешь дорогу. — Денубий махнул дубинкой в сторону двери через двор, которую Катон помнил по предыдущим визитам в трактир.
— А ты не пойдешь со мной?
— Пока нет, господин. Я буду дежурить здесь до полуночи. Тогда все успокоится. По большей части.
Катон вложил меч в ножны и похлопал пожилого мужчину по плечу, затем пробрался через мощеный двор в дальний угол и нащупал железную задвижку. Петли заскрипели, когда дверь открылась внутрь, открывая короткий узкий коридор, тускло освещенный масляной лампой, свисающей с кронштейна. Дверь в конце зала была закрыта, но мгновение спустя Катон услышал женский голос, доносившийся с дальней стороны.
— Денубий? Что-то не так?
Он закрыл дверь во двор и направился по коридору. — Все хорошо.
— Кто ты? — требовательно спросила женщина. — Где Денубий?
— Дежурит во дворе. Это я, Катон. Впусти меня, Порция.
— Катон? Катон!
Раздался скрежет отодвигаемых засовов, затем дверь распахнулась, и на пороге появилась мать Макрона, выглядевшая еще более худой и хрупкой, чем он когда-либо ее видел. Но в ее глазах был блеск, а на губах — радостная улыбка. — Волею судеб это ты. Входи! Заходи внутрь, мой мальчик.
Она отошла в сторону, и Катон, нырнул под дверную раму, вошел в главный зал трактира, когда Порция закрыла дверь и задвинула засов на место. Перед ним находился тяжеловесный прилавок, а за ним — открытое пространство, которое раньше было заставлено столами и скамьями. Теперь эта грубая мебель была сложена у двери и окон, выходящих на перекресток. В центре комнаты остался только один стол, за которым сидели две женщины лицом друг к другу, над мисками с тушеным мясом и кубками, наполненными вином. Молодая женщина с темными волосами длиной до плеч оттолкнула скамью и вскочила, бросившись через всю комнату в его объятия. Она прижалась лицом к чешуйчатой броне его лорики, а ее руки обняли его за спину, крепко притягивая его к себе.
— Катон, любовь моя… Ты в безопасности!
Обняв ее и вдыхая ее запах, он наклонился, чтобы поцеловать ее макушку, и почувствовал знакомую легкость в сердце и всплеск непреодолимой привязанности, поднявшейся из глубины его души, когда он прошептал: — Клавдия, моя дорогая…
Они долго обнимали друг друга, прежде чем отстранились, чтобы посмотреть друг другу в глаза.
— Я слышал новости о Камулодунуме, — сказал Катон. — Я надеялся, что вы все сбежали, пока не стало слишком поздно.
— Не все… — Клавдия легким движением глаз указала на женщину, все еще сидящую за столом. Петронелла отодвинула свою скамью и выглядела так, словно не могла решить, оставаться ли ей на месте или подойти и рискнуть прервать их встречу. — Макрон отослал всех гражданских из колонии до прихода мятежников. Разве что Парвий покинул нас, и почти наверняка он вернулся в Камулодунум вместе с собакой.
— Кассий? — Катон вспомнил огромного зверя, которого он встретил бродячим на восточной границе, и который привязался к нему, однажды спасши ему жизнь. Теперь, когда он подумал о Кассии, его пронзила скорбь об участи собаки вместе с судьбой Парвия. Но больше всего он горевал о Макроне, и Катон изо всех сил старался сдержать свои чувства, направляясь к Петронелле. Она встала, выражение ее лица разрывалось между облегчением при виде его и эмоциональным опустошением из-за потери ее мужа и Парвия. Ее нижняя губа задрожала, а затем, когда Катон подошел, чтобы обнять ее, она покачала головой и разрыдалась, закрыв лицо руками. Катон колебался, чувствуя себя неловко, не зная, что делать. К счастью, Клавдия поспешила к пожилой женщине, обняла ее и притянула к себе. На мгновение единственным звуком в таверне были глубокие рыдания и почти животные стоны, пока Петронелла не отстранилась, потирая глаза, и не посмотрела на Катона извиняющимся взглядом.
— Просто, видя тебя, я вспоминаю… как вы были вместе. Несмотря ни на что. Он всегда говорил, что ты для него наполовину друг, наполовину сын, а наполовину брат. Может быть, такова жизнь солдата. Может быть, он и был моим мужем, но в какой-то мере мне казалось, что он был женат на армии.