— Я вам еще скажу, — говорил Высокий, Гегель был совершенно прав, полагая бытие и наше «я» по существу тождественными, но ведь там чего кругом не было накручено, но вот вам новое этого доказательство, — он указал рукой на волнующуюся окрестность.
— Боже мой, — воскликнул Четырехпроцентный, — ну, спаси меня Боже спорить с вами об этом: конечно!.. Это замечательно, то, что вы говорите, — честное слово: вы, меня потрясаете! Я никогда не думал, что вы Так можете говорить и думать! Вы меня простите, ради Бога, но я вам скажу, — вы мне совсем не таким сегодня показались, когда мы о Филе говорили…
— Это другое дело: тут начинается война, — а это вещь определенная, и требует определенных действий от каждого; зачем же все это смешивать.
— Не знаю, — ответил наш герой, — мне вот все-таки трудно все это по вашему разделять. Однако, продолжайте….
— Ведь процессуализм, как миропонимание, существует с давних времен, но введен он нам в мысль Гегелем, — вы вот, пожалуй, скажете, что это введение бедно там, и все такое, а потом еще более обеднялось, — но ведь тут объединяется волк и пастырь — так?
Четырехпроцентный промолчал. А тот:
— Движение существует или нет, да существует. Да: мир движется. С ним и мы. Это-то вы признаете?..
— Вы, пожалуйста, говорите, я потом сразу скажу…
— Ну, отлично. Вот во всем этом и переплетается чистейший индивидуализм с чистейшим коллективизмом: — но ведь это и есть искомая гармония… Я пропускаю соединительные моменты, но вы понимаете меня?
— Да, да…
— То, что ощущается, и есть высшая достоверность, ибо другой мы не имеем, исключая диалектического метода систематизации и симметрификации. Он и есть высшая точка человеческого духа, ибо он поднимает нас на высоту, где уничтожается жизненная рябь — это раз, а, во-вторых, всякая и любая рябь подлежит рассмотрению в его форме и методе, — этим-то он и велик, что приходится по росту любому явлению, и любое втягивает в жизненный процесс. Но Фейербах съел Гегеля — в этом же нельзя сомневаться. Не даром же Гейне говорил, что Фихте напоминает гуся, у которого его страсбургская печенка переросла его самого…
— Но, простите, ведь так вы из этой схемы не выползете…
— Так только в ней и можно мыслить истину.
— А мне вот кажется, — вы не подумайте, пожалуйста, я вам ничего не хочу навязывать, — истина есть идеальная объективация ума; тогда жизнь есть его последующее разоблачение, так вот говорили гностики, это очень, конечно, опасный пункт… все это……. да…. Но вот еще парочка недоумений: вы говорите об гармонизме, — а синкретизм, лишенный пифагорических элементов — существует ли? Вы говорите о правде ощущения, — таков Кабанис, а за ним и Копт: — и оба занялись душой под конец жизни. Вы, я знаю, будете на Демокрита ссылаться, но ведь не даром его учеником этот чудак Гиппократ был, и у обоих, кажется, были магические сочинения. Потом: а как же быть с Гоббсовой вечной войной? но это-то вам скорее другого будет понятно. Ваше все, простите: — пусть это вам не покажется резким: — это какая-то греческая гомойомера, смесь неизменного, в этом смысле вы правильно отражаете жизнь, но только в этом. Ваши дальнейшие положения обязывают вас не признавать за этой смесью никаких прав и возможностей, — вот вы уже и индивидуалист, но с другой стороны ее мощь говорит, что только она сама и может победить себя, тут вы коллективист, и вам уже недалеко до Гоббса, и вы можете в полной мере рассчитывать на целую половину по меньшей мере, ругательств, доставшихся на его долю. Тут получается логомахия и перетекание понятий из одного в другое, — таков в конце-концов и Лейбниц, который боялся острых углов. Вы — невероятный эклектик — в конце-концов, вот что смешно.
— Так что ж, что смешно: комическое имеет свое место в мире, и не мне его отрицать.
— Ну-да, ну-да, но ведь нет иного способа освободиться от внутреннего безобразия, как облить их кипятком издевательств, — надо прыгать выше себя, как говорил Курилка у Кота-Мурлыки, — тогда мы получаем борьбу элементов сущего в прекрасном и благороднейшем аспекте. Вот хваленый Гофман тем и плох, что победа светлых начал у него (я понимаю, что такая победа по существу — неестественна, потому то с ней так и трудно обращаться) разлагает его юмор… Это я ведь серьезно о неестественности светлого: его все боятся и избегают, — даже в «Генрихе VI» у Шекспира ему отведено последние пол странички, хотя это и имеет свой смысл: прелюдия кончилась, светлое победило, — начинается жизнь: — вот где она рождается, чорт возьми! — чуть не закричал Четырехпроцентный.
Собеседник ухмыльнулся.