Восстание против современного мира

В то время как хтонический обряд, связанный с аборигенным и пеласгским слоями, характеризовался страхом перед демоническими силами (δεισιδαιμονία) и всепроникающим чувством «осквернения», злом, которое нужно отпугивать, и несчастьями, которых нужно избегать (άποπομπαί), олимпийский ахейский обряд знал только ясные и прозрачные отношения с богами, которые реально воспринимались как принципы благотворных влияний, без какого-либо страха и с непринужденностью и достоинством, как в отношениях do ut des в высшем смысле. [730] Судьба (то есть Гадес), ожидавшая большинство людей, живущих в «темной эпохе», не вызывала тревоги у этого мужественного человечества —ее оспаривали спокойно и невозмутимо. Высшая надежда «немногих» была связана с чистотой огня, которому ритуально предавались тела героев и великих вождей (что указывало на их определенное освобождение) в обряде кремации, в противоположность обнаруживаемой среди доэллинских и пеласгских родов практике захоронения, символизировавшей возвращение в лоно Матери-Земли. [731] Мир древней ахейской души не знал пафоса искупления и «спасения»; он также игнорировал транс и мистическое упоение. И здесь тоже нужно различать части, кажущиеся одним целым; их нужно возвести к их противоположным прототипам —что относится к эллинской цивилизации в целом.

Послегомеровская Греция демонстрировала многочисленные признаки нового проявления изначальных порабощенных слоев, восстающих против собственно эллинского элемента. Хтонические темы, свойственные более древней цивилизации, из-за контактов с соседними цивилизациями появились вновь. Своего пика кризис достиг между VII и VI вв. до н. э.: в это время произошел расцвет дионисийства —весьма важный феномен, принимая во внимание то, что путь ему проложил в первую очередь женский элемент. Про универсальный смысл этого явления уже было сказано. Здесь стоит только указать, что этот смысл сохранялся даже при переходе от диких фракийских форм к эллинизированному орфическому Дионису, который всегда оставался подземным богом, связанным с хтоническими Геей и Зевсом. Более того, если во вспышках экстаза фракийского дионисийства мог происходить реальный опыт трансценденции, то в орфизме, напротив, мало-помалу стал господствовать пафос, похожего на пафос более или менее гуманизированных религий искупления.

Как еврей чувствовал себя проклятым из-за падения Адама, понимаемого как «грех», таким же образом и орфик нуждался в искуплении преступления титанов, пожравших бога. Очень редко последний осознавал подлинную «героическую» возможность, предпочитая взамен ожидать здоровья и освобождения от тела от некоего рода «спасителя» (который также подвержен той же судьбе смерти и возрождения растительных богов и богов годового цикла). [732] «Заразная болезнь», состоящая из комплекса вины в сочетании со страхом наказания в загробном мире и с унизительной жаждой эскапистского освобождения, укорененной в низшей и страстной части сущности человека, как было справедливо замечено, [733] никогда не поражала греков во время лучшего периода их истории; подобная «болезнь» была по сути антиэллинской и была вызвана влияниями со стороны. [734] То же самое касается повышенного внимания к эстетике, обнаруживаемого в поздней греческой цивилизации и обществе, а равно господства ионических и коринфских форм над дорийскими.

Практически одновременно с распространением дионисийской эпидемии разразился кризис древнего аристократически-сакрального режима греческих городов. Революционный фермент исказил основания древних институтов, древнюю концепцию государства, права и даже имущества. Отделив земную власть от духовного владычества, продвигая систему выборов и учреждая институты, которые стали мало-помалу открываться для низших слоев и порочной аристократии имущества (торговцы в Афинах, в Кумах и так далее), и в итоге даже для плебса, которому покровительствовали народные тираны (в Аргосе, Коринфе, Сикионе и так далее), [735] этот революционный фермент в итоге породил демократический режим. Монархия, олигархия, затем власть буржуазии и в итоге нелегитимные правители, получившие свою власть только из-за личного престижа и полагавшиеся на демос —таковы были нисходящие фазы инволюции, произошедшей в Греции, повторившейся затем в Древнем Риме и позже реализовавшейся в большем масштабе и целиком и полностью в современной цивилизации.

[730]

См. J. Е. Harrison, Prolegomena to the Study of Greek Religion, Cambridge,1903 (особенно pp. 4-10; 120; 162), где мы встречаем много полезных наблюдений относительно этой противоположности олимпийского ахейского и хтонического культов в греческой религии.

[731]

См. W. Ridgeway, Early Age of Greece, cit., cap. VII, pp. 506 и далее; 521-525, где показана противоположность обряда кремации североарийского происхождения и греко-пеласгской практики погребения, и где продемонстрировано то, о чем мы уже говорили (гл. 6): эта разница отражает две разные концепции загробной жизни —ураническую и теллурическую. Кремировали трупы или те, кто хотел окончательно удалить психические остатки «мертвых», понимаемые как пагубные влияния, или (в высшей форме) те, кто желал, чтобы душа «героя» пребывала далеко от земли, что достижимо только тогда, когда последняя связь с живыми, представленная телом, при помощи высшего очищения будет разрушена (см. также Е. Rohde, Psyche, cit., vol I, pp. 27-33). В обряде погребения в общем выражалось, наоборот, возвращение «земли к земле», зависимость от происхожения, понимаемая теллуристически. Во времена Гомера этот второй обряд был неизвестен, как и идея «ада» с его ужасами.

[732]

Геродот (История, II, 81) не отличал Орфея от Вакха, и если говорят о модификациях, привнесенных Орфеем в оргиастические обряды (см. Диодор, Историческая библиотека, III, 65), это нужно понимать в смысле пифагорейского их смягчения (Орфей как музыкант, идея гармонии), которые, впрочем, не изменили их основной характер. Согласно некоторым источникам, родиной Орфея является Крит, то есть атлантически-пеласгский центр; другие, отождествляя его с самим Пифагором, считают его прямым потомком атлантов.

[733]

См. Е. Rohde, Psyche, vol. I, p. 319.

[734]

Харрисон (Prolegomena to the Study, cit., pp. 120, 162) видел в греческих праздниках, где господствовала женская тема (тесмофории, аррефории, скиропофории, стении и так далее —и немаловажно, что первый, посвященный Деметре, согласно Геродоту (История, II, 171), был введен Данаидами, вариантом «амазонок», которые и научили ему пеласгских женщин), формы магических обрядов очищения, свойственные древнему хтоническому культу. Они, возможно, составляли зачатки определенного аспекта Мистерий. Понятие очищения и искупления, практически неизвестное в олимпийском культе, является господствущим свойством низшего слоя. Позднее появился некий вид уступки и возвышения: когда аристократическая идея божественности как природы была утрачена (упоминалось, что «герои» являются таковыми главным образом в силу их божественного происхождения), на смену ей пришла идея смертного человека, который поднимается к бессмертию, и здесь пришелся кстати древний магически-экзорцистский мотив очищения и искупления в мистической форме «очищения от смерти», и, наконец, морального очищения и искупления, как в претерпевших упадок аспектах Мистерий, предшествовавших христианству.

[735]

Бахофен (Das Mutterrecht, cit, pp. 247-249) обнаружил достаточно интересную вещь: тот факт, что народные тираны, в общем, получали свою власть от женщины и наследовали ее по женской линии. Это является одним из знаков взаимосвязи демократии и гинекократии, заметным также и в периоде инородных царей в Риме.