Хотя Риму и не удалось избежать влияния Сивиллиных книг, приобретенных вторым Тарквинием и представлявших собой как раз азиатский элемент, смешанный с псевдоэллинским—книг, соответствовавшим плебейским обрядам и постепенно вводивших в древний и закрытый для посторонних патрицианский культ новые сомнительные божества, —несмотря на это, он мог реагировать на враждебную стихию, которая открыто проявляла себя и по-настоящему угрожала самим основам римской реальности. Так, можно видеть, что Рим сопротивлялся вторжению вакхически-афродитических влияний и запретил вакханалии. Он с подозрением относился к мистериям азиатского происхождения, поскольку они тяготели к нездоровому мистицизму. Экзотические культы, среди которых росли хтонические темы и тема матерей, были терпимы лишь в той степени, в которой не осуществляли губительное влияние на жизнь, организованную в мужественном стиле. Уничтожение апокрифов, приписываемых Нуме Помпилию, и изгнание «философов», особенно пифагорейцев, не было вызвано причинами политического и частного порядка —у них были более серьезные основания. Подобно отголоскам этрусского прошлого, пифагорейство (уже в Греции возникшее как форма пеласгского ренессанса), несмотря на присутствие разнородных элементов, может рассматриваться как ответвление очищенной версии деметрической цивилизации. Немаловажно, что античные авторы предполагали наличие тесных связей между Пифагором и этрусками, [785] а запрещенные комментарии из книг Нумы Помпилия имели целью их санкционировать и открыть дверь —под маской воображаемого традиционного духа —противоположному, антиримскому этрусско-пеласгскому элементу.
Другие события, которые с точки зрения метафизики цивилизаций имеют символический смысл, —это падение исидических царств: государства Клеопатры и Иерусалима. Таковы были новые поворотные точки духовной жизни Запада, совершающейся при помощи динамики идеальных противоположностей, отразившейся в тех же римских гражданских войнах: в Помпее, Бруте, Кассии и Марке Антонии можно обнаружить мотив Юга, проявляющий себя в упрямых, но тщетных попытках замедлить и отменить приход новой реальности. [786] Если Клеопатра представляет собой символ «афродитической» цивилизации, в чьи узы оказался закован Антоний, [787] то Цезарь воплощает западный арийский тип повелителя. Своими пророческими словами «наш род облечен неприкосновенностью, как цари, которые могуществом превыше всех людей, и благоговением, как боги, которым подвластны и самые цари» [788] он предрек воссоздание в Риме высшей формы империума. И действительно, уже в фигуре Августа —который в глазах римлян воплощал numen и aeternitas сына Аполлона-Солнца —произошло воссоединение этих двух сил, ставшее результатом реформы, направленной на восстановление принципов древней римской религии перед лицом нашествия экзотических культов и предрассудков. Такое государство опирается на олимпийско-солнечную идею и естественным образом должно тяготеть к универсальности. На самом деле идея Рима в конечном счете выходила за пределы всякого партикуляризма —не только этнического, но и религиозного. Имперскому культу было свойственно уважение и признание в своего рода «духовной феодальной иерархии» различных божеств, соответствующих традициям других народов римской ойкумены; но превыше всякой частной национальной религии необходимо было засвидетельствовать высшую веру (fides), связанную со сверхъестественным принципом, воплощенном в императоре (или «гении» императора) и символизируемом Победой —мистической сущностью, обращаясь к статуе которой, Сенат присягал на верность.
[787]
Интересно отметить (Дион Кассий,