ГЛАВА 34. ИРРЕАЛИЗМ И ИНДИВИДУАЛИЗМ
Чтобы следовать дальнейшим фазам упадка Запада, нужно обратиться к тому, что мы раньше сказали о первых кризисах традиционных цивилизаций, приняв за точку отсчета фундаментальную истину мира Традиции, касающуюся двух «областей», дуальности этого мира и высшего мира. Для традиционного человека эти две области были одной реальностью; создание объективного и действенного контакта между ними было предпосылкой любой высшей формы цивилизации и жизни.
Прерывание такого контакта, сосредоточение всех возможностей только в одном из этих миров, то есть, в человеческом и бренном мире, замещение опыта высшего мира эфемерными призраками и смутными выделениями смертной природы—таков смысл всего, чем является «современная» цивилизация в общем. Она достигла стадии, на которой разнообразные силы упадка, очевидные и ранее, но успешно сдерживаемые реакцией и силою противоположных принципов, в итоге достигли полной и поистине страшной эффективности.
В самом общем смысле знаком и паролем всей новой цивилизации, освободившейся от «тьмы Средневековья», можно считать гуманизм. Эта цивилизация по сути знает только человека; все начинается и заканчивается человеком, включая небеса и ад, прославления и проклятия. Этот мир —другой по отношению к истинному —с его лихорадочными и алчущими созданиями, его художественной суетой и его «гениями», его бесконечными машинами, заводами и демагогами, стал для человека пределом.
Первой формой гуманизма был индивидуализм как создание иллюзорного центра за пределами центра реального; как злоупотребляющая претензия «Я» —всего лишь смертного эго, наделенного телом; и как конструкция чисто естественных способностей, с помощью профанных искусств и наук создающих и поддерживающих разнообразные видимости за пределами этого ложного и пустого центра, не обладающего никакой прочностью. Эти истины и законы отмечены случайным характером и бренностью, свойственным всему, что принадлежит миру становления.
Отсюда вытекает радикальный ирреализм —неорганический характер всего современного. Вовне и внутри, ничто больше не наделено подлинной жизнью, и все является просто конструкцией: ушедшее бытие замещено в любой области «волей» и «Я»; это зловещая, рационалистическая и механическая подпорка мертвого тела. Бесконечные завоевания, преодоления и творения нового человека подобны копошению червей в процессе его гниения. Открывается путь всем конвульсиям, маниям стремления к новому и ниспровержения авторитетов и целому миру фундаментальной демагогии, в которой, как только дух оказался замещен своим образом, кровосмесительные связи человека в виде религии, философии, искусства, науки и политики не знают границ.
На религиозном плане ирреализм по своей сути связан с потерей инициатической традиции. Мы уже говорили, что в более поздние времена только инициация обеспечивала объективное приобщение человека к высшему миру. Но после конца древнего мира и с пришествием христианства больше не существовало необходимых условий для того, чтобы инициатическая реальность составляла высшую точку отсчета традиционной цивилизации. Одним из факторов, действующих в этом отношении отрицательно, в некоторой степени оказался «спиритуализм»: появление и распространение странной идеи «бессмертия души», считавшегося естественной привилегией всех и каждого, должно была внести свой вклад в потерю понимания смысла и необходимости инициации как реального действия, которое только и может освободить человека от всех обусловленностей и уничтожить смертную природу. В качестве суррогата появилась мистерия Христа и идея искупления во Христе: здесь частично произошедший из Мистерий (смерть и возрождение) мотив потерял всякий инициатический характер и, деградировав, стал применяться к чисто религиозному плану веры. Речь шла, говоря в общем, о некоей «морали» жизни с учетом вещей, которые, согласно новой вере, ожидали «бессмертную душу» за порогом смерти. Если имперская средневековая идея нередко была оттенена инициатическим элементом, а представители господствующей религии, церкви, создали доктрину таинств, оживляющих говорящий о возрождении «понтификальный» символизм, тем не менее идея настоящей инициации, противоположной духу этой религии, осталась ей чуждой. Она представляло собой аномалию, нечто вроде обломка по сравнению с любой другой полной традиционной формой, не исключая тот же ислам. Христианский дуализм по своему специфическому характеру представлял собой мощный стимул для субъективизма и, следовательно, для ирреализма по отношению к проблеме священного. Священное из вопроса реальности и трансцендентного опыта стало или вопросом веры, фактом чувства, или объектом теологической спекуляции. Немногие вершины очищенного христианского мистицизма не могли предотвратить того, что Бог и боги, ангелы и демоны, постигаемые умом сущности и небеса приняли форму мифа. Христианский Запад утратил знание этих вещей как символов потенциального сверхрационального опыта, надындивидуальных состояний существования и глубинных изменений интегрального бытия человека. Уже древний мир был свидетелем вырождения символизма в мифологию, которая все в большей степени становилась смутной и немой и в итоге стала объектом художественной фантазии. Когда опыт священного свелся к вере, чувству и морализму, а интеллектуальная интуиция —к простому понятию схоластической философии, область сверхъестественного почти полностью стала представлять духовный ирреализм.