Это направление испытало дальнейшее развитие с протестантством, совпадение по времени которого с гуманизмом и Возрождением представляет собой немаловажный факт. Отвлекаясь от итогового смысла католической церкви в истории цивилизаций, ее антагонической роли в Средних веках и отсутствия в ней инициатического и эзотерического измерения, мы, тем не менее, должны признать за ней определенный традиционный характер, который поднял ее на уровень выше простого христианства, потому что она создала систему догм, символов, мифов, обрядов и священных институтов, в которых, хотя часто и косвенно, иногда сохранялись элементы высшего знания. Твердо поддерживая принцип авторитета и догмы, защищая неприродный и сверхрациональный характер «откровения» в области знания и принцип трансцендентности благодати в области действия, церковь защищала от индивидуалистических отклонений —почти что безнадежно —нечеловеческий характер своего наследия. Эта крайняя попытка католичества (которая, кстати, объясняет многое из того, что является грубым и насильственным в его истории) должна была, следовательно, встретить свои пределы. «Плотина» не смогла выстоять, и некоторые формы, оправданные в чисто религиозном контексте, не могли сохранить абсолютный характер, свойственный нечеловеческому; не только потому что отсутствовало высшее знание, но также и учитывая то, что секуляризация церкви, коррупция и непригодность большого количества ее представителей и возрастающая важность, которую политические и преходящие интересы приобрели внутри нее, становились все заметнее. Таким образом создался подходящий климат для реакции, которой было суждено нанести серьезный удар по традиционному элементу, внесенному в христианство, усилить ирреалистаческий субъективизм и утвердить этот индивидуализм в религиозном контексте. Именно это и сделала Реформация.
Не является совпадением, что выпады Лютера против «дьявольского института папства в Риме» и против Рима как «вавилонского царства» и как радикально языческой реальности, совершенно враждебной христианскому духу, были весьма близки к выпадам, использовавшимся против города Орла и Топора ранними христианами и еврейскими апокалиптическими текстами. Отвергая все в католичестве, что было Традицией и противостояло просто Евангелию, Лютер продемонстрировал фундаментальное непонимание того высшего содержания, которое не может быть сведено ни к еврейско-южному субстрату, ни к области чистой преданности, развившейся в церкви при помощи тайных влияний свыше. [842] Гибеллинские императоры восставали против папского Рима во имя Рима, таким образом вновь утверждая высшую идею Священной Империи против как чисто религиозной духовности церкви, так и ее гегемонистских поползновений. Напротив, Лютер восстал против папского Рима из яростного неприятия другого аспекта —положительного, то есть традиционного, иерархического и обрядового компонента, существовавшего в католическом компромиссе.
Во многом Лютер облегчил искажающее освобождение, даже в сфере политики. Поддерживая Реформацию, германские князья вместо оживления наследия Фридриха II создали антиимперский фронт. В авторе Warnung an seine lieben Deutschen, который представлялся «пророком германского народа», эти князья видели того, кто своими доктринами узаконивал их мятеж против имперского принципа власти и позволял им маскировать свое неподчинение в форме антиримского крестового похода, ведомого во имя Евангелия, согласно которому у них не было никакой иной цели, кроме как быть свободными германскими правителями и освободиться от любых наднациональных иерархических уз. Лютер также внес свой вклад в инволюционный процесс иным образом: его доктрина подчиняла религию государству во всех ее конкретных проявлениях.
[842]
Естественно, это непонимание было свойственно и представителям католичества. Парацельс был прав, когда говорил: «Писания Лютера и Цвингли окружает шум, подобный вакханалии. Я бы порекомендовал им поучиться в школе, и Папе заодно».