Ливиу Ребряну
Восстание {1}
Страна всколыхнулась!
Глава I
Восход
— Вы совсем не знаете румынского крестьянина, если так говорите! Или же знаете его по книгам да по речам ораторов, что еще хуже, потому что вы представляете его себе каким-то мучеником, а на самом деле наш мужик просто злобен, глуп и ленив.
Илие Рогожинару закончил, убежденно отдуваясь, большим пестрым платком вытер придававшую ему благообразный вид лысину и с досадой дернул себя за густые, свисающие усы, которые то и дело лезли ему в рот. Арендатор поместья Олена в уезде Долж Рогожинару весь заплыл жиром; у него большой живот, бычий затылок, круглая голова, карие, бегающие глаза, а лицо — веселое, жизнерадостное.
Окинув взглядом соседей по купе, он понял, что не убедил их, и стал отдуваться еще громче. Один из собеседников, кокетливо одетый Симон Модряну, начальник управления в министерстве внутренних дел, чуть откашлялся, чтобы прочистить горло, и поучительно заявил:
— Видите ли, сударь… уважаемый господин Рогожинару, бесспорно одно: мы все, все до одного, живем за счет тяжелого труда этого мужика, каким бы злобным, глупым и ленивым вы его ни считали!
Слова Модряну до того изумили арендатора, что он даже не нашел слов для возражения, а лишь снова вытащил платок и вытер лоб. В купе вошел контролер и весьма учтиво, как и подобает при обхождении с пассажирами первого класса, попросил предъявить билеты. Рогожинару посветлел, словно нежданно-негаданно увидел свое спасение.
— Значит, подъезжаем, начальник? Браво! Быстро примчались, ничего не скажешь…
— Только что проехали Китилу, — улыбнулся в ответ контролер, отбирая билеты у пассажиров.
Рогожинару порылся в большом, величиной с портфель, бумажнике, вытащил какой-то желтый листок и гордо протянул его контролеру:
— Держи, начальник… В наше тяжелое время каждый старается хоть на толику сэкономить. Не рухнут же небеса, если порядочный человек бесплатно прокатится в поезде.
Никто не улыбнулся, кроме контролера, который по-военному поднес пальцы к козырьку и вышел. Арендатор, засуетившись, бросился собирать багаж — многочисленные чемоданы, корзинки, свертки, пакеты, которые он рассовал по всему купе, благо у соседей вещей почти не было. Модряну еще раньше положил себе на колени свой чемоданчик из прекрасной кожи с вставленной на видном месте визитной карточкой. У высокого, с испуганным выражением лица, жандармского капитана, который вошел в вагон в Гэешти, не было ничего, кроме сабли и папки, а смуглый молодой человек, с коротко подстриженными на английский манер черными усиками, поставил свой небольшой саквояж на столик у окошка купе.
Поезд грохотал и ревел, извергая клубы дыма, как апокалипсический зверь. Модряну теперь жалел, что снизошел до разговора со столь вульгарным человеком. Капитан с любопытством и нескрываемым восхищением наблюдал за хлопотами Рогожинару, а молодой человек после ухода контролера не отводил глаз от окна, за которым вырисовывались очертания столицы. Вдоль колеи железной дороги то и дело возникали и тут же исчезали рекламы, установленные либо на специальных столбах, либо на глухих стенах редких домов. Железнодорожных путей становилось все больше, рельсы сближались, перекрещивались, переплетались. Колеса все чаще постукивали на стыках, уверенно переходя с одного пути на другой. Затем потянулись грязные окраины с немощеными улицами и обветшалыми замызганными домишками, резко диссонировавшие с величественными силуэтами далеких дворцов.
Заставив своим драгоценным скарбом все свободные сиденья и даже вытащив в коридор две корзины, для которых в купе уже не нашлось места, арендатор с трудом примостился в уголке около чемодана и, возобновив прерванный разговор, обратился на этот раз к молодому человеку, смотревшему в окошко.
— Вы, сударь мой, не сомневайтесь, с мужичьем дело обстоит точь-в-точь как я вам говорю… Можете мне поверить на слово, у меня огромный опыт во всех этих делах с крестьянами и сельским хозяйством. Мне через год шестьдесят стукнет, и сорок лет из них я прожил в деревне, загубил на этих дикарей. Начал я с самых низов, как положено, а когда мне исполнилось тридцать, то уже арендовал в уезде Телеорман именьице в пятьсот погонов{2} с лишком. С тех пор прошли через мои руки и поместья покрупнее, так что я крестьян знаю как облупленных, мало кто со мной может в этом потягаться. Я не говорю, как некоторые, что все крестьяне негодяи. Избави бог, я христианин, и за такие слова господь меня бы покарал. Но, положа руку на сердце, скажу лишь одно: не дай бог попросить помощи у мужика, потому что мужик набросит на тебя удавку, как раз когда тебе туго придется.