Но в то же время он прекрасно понимал, что самобичевание ничего не даст и что сейчас он обязан, не откладывая, выполнить горестный долг. Тело Надины уже пять дней как ждет успокоения, а тело отца — три дня. Григоре казалось, что покойники слишком долго лежат забытые и неубранные, их души не могут обрести покой, терзаются и терзают всех живых, в первую очередь — его, и что именно поэтому он так страдает, так замучен голосом совести.
Когда накануне он отправил из Костешти телеграмму Гогу Ионеску, извещая его о смерти Надины, он еще не думал о похоронах, как, впрочем, не думал ни о чем конкретно… Лишь вечером, увидев покойников своими глазами, Григоре сообразил, что Гогу и Еуджения тоже должны бы приехать на похороны Надины и что, следовательно, придется их подождать. Утром, однако, при виде возка с гробом, за которым плелся священник из Леспези, Григоре подумал, что Гогу не отважится приехать сейчас в деревню, даже на похороны родной сестры, а кроме того, теперь, когда деревни еще корчатся в муках, пробуждаясь от безумия, а над развалинами и человеческими душами все еще клубится дым пожарищ, не время для пышных похорон. Именно в эту минуту он решил устроить немедля скромные, под стать обстоятельствам, похороны, отложив главную церемонию на более поздние времена, когда все действительно уляжется и успокоится. Приняв решение, он почувствовал, что освободился от растерянности и какой-то болезненной беспомощности, которая словно погружала его в нереальный, призрачный мир.
— Так вот, Леонте, после обеда мы их похороним…
Хладнокровно, словно речь шла о чем-то самом обычном, Григоре отдал приказчику точные и подробные распоряжения. Уже несколько поколений семьи Юги были похоронены около церкви в Амаре. Последний склеп соорудил Мирон Юга. Там уже несколько лет покоилась его жена. Вместительный, сводчатый склеп, построенный из камня, предназначался и для него, когда пробьет его смертный час. Туда же можно будет, хотя бы временно, поместить и гроб с телом Надины. Так как старый священник Никодим погиб, заупокойную отслужит священник из Леспези, тот, что сопровождал похоронные дроги Надины. Хватит его одного…
Отпевали покойников во дворе. Весело сияло весеннее солнце. Деревья буквально на глазах покрывались почками. Гробы были установлены на двух возах, запряженных каждый четырьмя волами. Высившаяся позади старая усадьба с выбитыми стеклами казалась стариком, выплакавшим глаза. Впереди, за рядом тополей, вырисовывались почерневшие от дыма стены и обгоревшие балки новой усадьбы, словно специально подготовленная траурная декорация. Безусый священник в новом одеянии, с реденькой взъерошенной бороденкой, читал и распевал заупокойные молитвы, то и дело возводя очи горе, к голубому небу, откуда, казалось, прислушивались к отпеванию белые облачка, похожие на вереницы ангелов. Слабый, тоненький, но все-таки утешающий голос священника поднимался в воздух, как дымок ладана, растворяясь в скорбной тишине, завладевшей не только усадьбой, но и окрестностями. Ответы дьячка, машинальные и гнусавые, затухали где-то внизу, сливаясь с равнодушным и тихим сопением жующих волов, чьи длинные хвосты ритмично покачивались, отгоняя воображаемых мух.
Григоре Юга стоял у воза с гробом отца. Около него, как верный адъютант, находился Титу Херделя. По другую сторону, до самого забора, от которого уцелело всего несколько столбов, толпились слуги во главе с Исбэшеску, а уже за ними стояли батраки. Жена приказчика и стряпуха Профира рыдали, захлебываясь от слез, но причитали вполголоса, будто устыдившись сдержанности Григоре.
Его покрасневшие, мутные глаза охватывали одним взглядом оба гроба. Они были одинакового размера, сколоченные из дерева одной и той же породы, словно их заказали давно. Душой молодого Юги овладело чувство смиренного покоя. И это несмотря на то, что в мозгу молниями проносились мысли, непрерывно сталкиваясь и прогоняя друг друга, не вырисовываясь четко, будто бессмысленные обрывки, уносимые случайным ветром, а сердце тяжко ныло, как открытая рана, причиняющая неосознанную, но незатихающую боль.
Григоре даже не заметил, как закончилось отпевание и все тронулись к кладбищу. Лишь выйдя на улицу, он шепотом сказал Титу:
— Может быть, следовало известить Балоляну… Не знаю! Но теперь уж…
Он шел за вторым возом с гробом отца. Слышал чуть позади шаги остальных и усилившиеся рыдания женщин. Перед первым возом поблескивало одеяние священника, затем, откуда-то издалека, Григоре услышал его голос.
Увидев толпу перед примэрией, он удивился. Титу коротко рассказал ему, что там происходит. Вопли и стоны подтвердили, что следствие продолжается так же рьяно. Когда похоронная процессия приблизилась, со двора, заполненного крестьянами, вышел префект Балоляну в сопровождении главного прокурора Греческу, майора Тэнэсеску и жандармского капитана Корбуляну. Капитан Лаке Грэдинару тоже хотел присоединиться к процессии, тем более что был лично знаком с Мироном Югой и несколько раз гостил у него, но ему пришлось остаться в примэрии для продолжения следствия и допроса бунтовщиков.