Женщина долго переводила русским то, что сказал ей Ентц, и Ентцу вдруг стало как-то не по себе. Он просто испугался: ведь восстание, которое они организовали, было, по сути дела, еще не завершено.
— Солдаты проводят вас в русскую комендатуру, — объяснила Ентцу переводчица. — Без разрешения русского коменданта вы не имеете права ездить, куда хотите.
Часовой поднял шлагбаум. Хиндемит сел за руль, двое русских солдат с трудом уместились на заднем сиденье крохотного автомобиля мясника, положив автоматы себе на колени. Машина проехала незримую линию, которая являлась теперь границей и которой не было каких-нибудь пять суток назад. Вот так все и случилось, и не было никаких объятий, о которых мечтал Ентц.
Хиндемит ехал небыстро, так как его никто не торопил, да он и без того понял, что спешкой сейчас ничего не добьешься. Время от времени он поглядывал в окошко и удивлялся; казалось, они ехали по совершенно чужой земле: на полях виднелись фигурки крестьян, сажающих картофель. Весна в этом году была поздней, и поэтому к посеву приступили позже обычного.
«Интересно, кто дал им посевной картофель? — думал водитель. — В Вальденберге никто ничего не сажает, да и самих крестьян нигде не видно. А антифашистские органы власти еще не отдали соответствующего распоряжения на проведение посевной кампании».
На одной стороне рыночной площади Вальденберга находилось три больших магазина, где до войны можно было приобрести все, в чем нуждались жители города; на другой стороне площади располагались маленькие неказистые лавочки, в которых торговали табачными изделиями. Теперь все это было наглухо закрыто, а хозяева, казалось, исчезли навсегда. С двух других сторон на площадь выходили последние дома улиц, вливающихся в нее. В самом центре площади возвышался фонтан со статуей обнаженной женщины, державшей в руках сосуд, из которого с незапамятных времен не вытекло ни капли воды.
Поговаривали, что именно на этой площади и состоится общегородской митинг, на котором коммунист Георг Хайнике скажет речь. Однако говорили и другое: якобы приехавшие в город американцы арестовали всех коммунистов и антифашистов, так как вся их деятельность была, мол, незаконной.
— Стоило ли прогонять доктора Рюсселя?.. — с сожалением спрашивали единомышленники старого бургомистра.
— В свое время мы даже кайзера скинули! — высказывались другие.
— Что кайзер? Он войну начал, а доктор Рюссель никакой войны не начинал и не вел. Вам что, при нем плохо жилось? — не успокаивались сторонники старого бургомистра.
— Ваш бургомистр был далеко не ангел!
— Но бургомистр…
— А вам не приходилось сидеть в тюремной камере? Знаете вы, что там бывает? Стены толстые, сквозь них ничего не слышно.
— Да чего разговаривать? Болтовня тут не поможет. Меня интересует, что произойдет завтра. Меня интересуют деньги, потому что надо содержать семью.
И о чем только не говорили люди на улицах! Они собирались группами и по двое, и по трое. Одни разговаривали тихо, другие — довольно громко.
— Когда-нибудь и тебе придется пережить то, что пережили мы.
— Что прошло, то прошло.
— Мы сами должны о себе побеспокоиться.
— Ну ладно, пошли-ка на рыночную площадь!
Люди случайно встречались друг с другом и задавали вопросы, которые их интересовали. Дома не усидели даже женщины, они пришли на площадь с детьми. Одни шли сюда, чтобы посмотреть на других, другие — чтобы показать себя: уж слишком долго они не выходили на свет.
На улице, где жил Хайнике, люди тоже собирались группами. Их голоса доносились и до комнаты, в которой под наблюдением Лиссы лежал на своем диване Георг Хайнике. Лисса несколько раз выглядывала в окошко и встречалась со взглядами людей, которые в свою очередь с любопытством смотрели на окна.
Лисса осторожно разбудила Георга. Не открывая глаз, он спросил:
— Они все еще стоят под окнами?
— Да.
Георг прислушался к голосам, которые доносились с улицы.
— Кто там?
— Люди, очень много людей.
— Хорошо, — проговорил он.
— Я думаю, они говорят о нас.
— Почему?
— Не знаю, но вид у них не очень дружелюбный.
— Вот как? — спросил Георг и сам же пояснил: — Хорошо, что они вышли на улицы. Это значит, что они уже ничего не боятся. Неизвестность, в которой они жили до сих пор, канула в прошлое. Время идет вперед! Через каких-нибудь несколько дней станет ясно…
— Что станет ясно? — спросила Лисса.