— Подождите, — спокойно сказал офицер и вышел из комнаты.
Ентц вытер пот, выступивший у него на лбу. Сердце его билось часто-часто. Он был очень взволнован, но не хотел этого показать.
— А встреча нам оказана не как товарищам, — мельком заметил Хиндемит.
«Что понимает во взаимоотношениях между людьми этот Хиндемит? Ничего. К коммунистам он пришел не по убеждениям, а повинуясь своему подсознательному чувству. Разве можно, руководствуясь одними чувствами, правильно поступать? Можно. Хиндемит тому наглядный пример. Правда, он ничего не знает ни о наших планах, ни о наших заботах. Он говорит много, но не отдает себе полного отчета в своих словах. Я никогда еще не разговаривал с советскими товарищами, следовательно, нечего и ждать от них, чтобы они встретили нас с распростертыми объятиями», — думал Ентц.
— Ты ничего не знаешь, Хиндемит. Пока все идет, как надо. Скоро ты сам убедишься в этом, — произнес он, поразмыслив.
Каменщик Мартин Грегор сидел в кабинете Ентца и скучал. Сначала он попробовал заговорить с секретаршей Ентца Эрной Эмрих, но разговора не получилось, поскольку они не нашли общей темы.
— Товарищ Ентц зря пустил вас в свой кабинет. Откуда он знает, как вы тут себя вести будете? — недовольным тоном сказала Эрна. — А то начнете тут молиться, как ваша жена, вместо того чтобы помогать мне.
— Я никогда не молюсь.
— Докажи.
— Доказать мне нечем, но я не молюсь. Может, молиться и неплохо, когда знаешь умные молитвы.
— Подсказать тебе одну?
— Представляю, что это за молитва!
Мартин взял со стола пачку листовок, которые так и лежали нетронутыми с тех пор, как их принес Хан. Мартин вытащил первую попавшуюся листовку и начал читать. Прочитав, пробормотал:
— До меня здесь никому нет никакого дела. Тогда зачем я тут сижу? Если мне не прикажут мостить улицу, я почувствую себя скверно.
— Тогда мости улицу листовками! — воскликнула Эрна. — Иди на улицу и каждому встречному-поперечному всовывай в руки по листовке. Тогда, по крайней мере, нам не нужно будет их расклеивать…
— А чем вы их можете расклеивать, если нигде нет ни капли клея?
— Хайнике будет выступать с речью на рыночной площади. Кто-то должен это сделать, так пусть люди знают, что́ именно мы хотим!
Сначала Грегор прошелся по зданию ратуши и раздал листовки вооруженным антифашистам, которые находились здесь в ожидании очередного приказа. Затем, взяв большую кипу листовок, он пошел на улицу. Очень скоро ему стало ясно, что он захватил с собой слишком мало листовок, так как желающих получить их было много.
— Читайте вместе — да разберитесь, что к чему! — говорил он каждому.
По пути к рыночной площади он наталкивался на людей, собравшихся группами. Все живо обсуждали текст листовки, и не чувствовалось, чтобы им что-нибудь было непонятно. Интересовались они и тем, что им скажет Георг Хайнике, которого некоторые из них уже считали чуть ли не умершим.
Скоро людей на улице стало столько, что тротуары оказались тесными для них.
Несколько человек из отряда Раубольда сооружали возле фонтана нечто похожее на трибуну.
Один из них зашел в ближайший дом и попросил у хозяев на время стол для оратора.
— А что, ваш оратор без стола и говорить не может?!
— Он-то может, но мы хотим поставить его на стол, чтобы всем его видно было.
Через несколько минут они принесли на площадь пять столов: четыре сдвинули вместе, а пятый поставили на них. Один из мужчин влез на эту импровизированную трибуну. Площадь с нее была видна как на ладони, только само сооружение оказалось недостаточно устойчивым. Пришлось поддерживать столы руками.
Через полчаса всю площадь заполонили толпы людей. Любопытные высовывались из окон. Над площадью стоял неясный гул людских голосов.
Последнюю листовку Грегор сунул себе в карман. Он остановился, размышляя, чем заняться еще. Мимо прошли какие-то люди и толкнули его, но он даже не заметил этого. Вдруг его словно осенило что-то, и он быстрыми шагами направился к себе домой.
Жена Грегора сидела на кухне и вязала теплые носки. Напротив пристроилась Элизабет Шернер, глядя на быстро мелькающие спицы в руках вязавшей.
Грегор остановился, не понимая, почему женщины сидят здесь, когда все люди там, на улицах и площади.