— Знаю! — буркнул Хайнике.
Толпа заволновалась, над головами людей поплыл невнятный, монотонный шум.
Но голос Хайнике пересилил этот шум:
— Мы выступаем против всякого насилия, когда речь идет о человеческой жизни!
Толпа примолкла.
— А какую записку вам дали, Хайнике? Что в ней написано? — раздался чей-то голос.
Толпа замерла.
Хайнике зашатался, перед глазами у него снова поплыли разноцветные круги, ноги заломило. Георг почувствовал, как он ослабел.
— Частный предприниматель Шрайтер убит выстрелом неизвестного бандита. Мы нашли его уже мертвым, — сказал Георг дрожащим голосом.
В мгновение ока тишина взорвалась: все заговорили так оживленно, словно специально собрались здесь, чтобы обсудить известие о смерти Шрайтера и послушать, что скажет Хайнике. Гул нарастал. Люди почему-то старались протиснуться вперед. Они плотно окружили импровизированную трибуну, на которой стояли Хайнике с Раубольдом.
— Мы всегда выступали и выступаем за здравый смысл! — кричал Хайнике со своей трибуны. — Не было никакого смысла убивать человека, который ничего плохого не сделал! Я уверен, что это сделали не вы! — Проговорив это, Хайнике слез с трибуны и пошел по узкому коридору расступившихся перед ним людей. Все пропускали его молча. Этот человек сказал им правду прямо в глаза, и они поняли его. Видя Хайнике рядом, никто уже не сомневался в искренности его слов.
Митинг, которым никто не руководил, закончился.
Георг свернул на центральную улицу и пошел в сторону верхней части города. Ему хотелось быстрее добраться до своей комнаты, увидеть доктора Феллера. Еще ему хотелось, чтобы поскорее вернулся Ентц и рассказал ему о том, как они будут жить в недалеком будущем, когда антифашистские силы начнут управлять всей страной.
Люди, собравшиеся на площади, расходились медленно. Все говорили о Хайнике, и, не будь он коммунистом, он тотчас же был бы возведен в ранг героя.
И в этот момент над площадью прозвучали выстрелы. Пули просвистели где-то вверху. Автоматные очереди сбивали штукатурку со стен домов.
Унтер-офицер Альфонс Херфурт сидел в кабинете бургомистра. Вид у него был усталый, хотя всю ночь он спал спокойно. Во рту чувствовался какой-то неприятный привкус, и время от времени унтер-офицер громко икал.
Он услышал автоматные очереди и живо представил себе, как при звуке выстрелов люди начали шарахаться из стороны в сторону, как они кричали, боясь, что живыми не уйдут отсюда. Откуда им было знать, что он приказал своим солдатам стрелять в воздух.
Унтер порой и сам не знал, чего именно он хочет. Иногда он чувствовал, что поступает вопреки здравому смыслу. Умнее всего было бы сбросить военную форму и скрыться, но он не делал этого.
Ратушу он захватил со своими солдатами, не встретив ни малейшего сопротивления. Единственным человеком, который никак не хотел пускать их в кабинет бургомистра, оказалась женщина-секретарша. Ее пришлось просто вывести из здания.
Сейчас, слушая беспорядочную стрельбу на площади, он вдруг пожалел, что не участвует в этом. Еще ему очень хотелось увидеть Лиссу. Как он к ней подойдет, он пока не знал.
От нечего делать он включил радио. Послышались звуки музыки. Унтер привык к тому, что его желания выполняются: когда хотелось музыки, он приказывал своим солдатам запевать песенку «Я знаю девушку с черными глазами и пунцовым ртом…». Сейчас ему хотелось, чтобы голос из радиоприемника посоветовал, что делать дальше.
Херфурт не любил неопределенности, но сейчас находился именно в таком состоянии.
Он был удивлен тем, что русские не заняли Вальденберга. Гитлеровцы такой возможности не упустили бы. И он, Херфурт, тоже. Его солдаты не оставили бы камня на камне, если эти камни им не нужны.
Через полчаса унтер склонился над картой, планируя проведение своей операции. Он понимал, что для более громкого дела ему необходимо иметь союзников. А нельзя ли найти их в самом городе, который ему захотелось захватить? Мысли о Лиссе отошли на задний план. Ратушу они заняли безо всяких трудностей. Теперь нужно найти добровольцев, которые сделают все, что он прикажет. А прикажет он своим солдатам привести к нему бургомистра, ландрата и красного главаря. И когда они окажутся перед ним, он скажет им: «За трусость приговариваю вас к смертной казни!» Унтер не был уверен, что его слова одинаково испугают всех арестованных. Ландрат, разумеется, перепугается, возможно, даже бургомистр струхнет, но вот представитель красных — вряд ли.
Перед зданием ратуши послышался какой-то шум. Унтер высунулся из окошка. Четверо его солдат возвращались с площади, надрываясь от смеха. Рукава их френчей были закатаны по локоть, как будто солдаты находились не в родной Германии, а шли по просторам России в первое военное лето под торжественные звуки фанфар. А как они тогда пели: «Вперед! Вперед на восток, славная армия!..»