— Русские здесь были? — спросил Херфурт.
Она покачала головой.
— Ты живешь одна?
— С отцом.
— Где он?
— В Вальденберге.
— Когда вернется?
— Скоро.
Херфурт открыл кухонное окно и крикнул: «Таллер, ко мне!»
Через несколько минут в комнату вошел солдат. Он бесцеремонно уселся рядом с Херфуртом за стол, подперев руками голову.
— Ты сходишь в Вальденберг, — обратился Херфурт к нему, — и отыщешь там фургонщика Шрайтера. Вернее, его дочь, если она еще жива. Она замужем за матерым нацистом, у нее красивое имя — Лисса. Ты передашь ей, что я вновь здесь. Если она обрадуется, возьмешь у нее пару костюмов, чтобы мы смогли в них переодеться. Если же она сделает вид, будто забыла меня, можешь поступать с ней, как захочешь. Может, разузнаешь, почему в городе нет русских. И обязательно разведай, чем занимаются оставшиеся в городе «герои».
Таллер положил на стол свой автомат и патроны.
— Я возьму только пистолет, — сказал он.
Херфурт около получаса сидел с закрытыми глазами, затем встал и, учуяв запах сельдерея, подошел ради любопытства к плите.
— Картофельный суп, — пояснила Элизабет Шернер.
— А в хлеву свинья хрюкает?
— Да.
Херфурт схватил кастрюлю с кипящим супом и запустил ее в кухонную дверь. Дверь резко открылась, и кастрюля срикошетила в мозаичную стену коридора. Херфурт выбежал из дому и, свистнув солдатам, крикнул:
— Эта нахальная баба готовит нам пустую похлебку с сельдереем, а у нее в хлеву свинья!
Элизабет Шернер бросилась в ноги солдатам:
— Только не трогайте поросеночка. Это — единственное, что у нас осталось. Пожалуйста, прошу вас, не убивайте поросенка!
Солдаты оттолкнули женщину. Она упала без чувств. Буквально в нескольких сантиметрах от ее лица в готовности к действию маячили носки сапог Херфурта. Услышав два выстрела, Элизабет подумала, что это конец. Ей казалось, будто она проваливается в какую-то темную бездну.
Около девяти часов вечера ночная мгла, поглощая звуки, плотно окутала улицы города. Только горы, устремившиеся в далекое небо, освещались множеством ярких звезд. Дул свежий ветерок. Пахло истлевшей листвой, землей, наступившей весной. Георг Хайнике стоял у открытого окна и смотрел в темноту ночи. Он стоял, широко расставив ноги, опершись руками о подоконник, чуть наклонившись вперед.
Когда-то он точно так же стоял у окна. Это было в один из погожих мартовских дней 1933-го. Если б тогда кто со стороны мог наблюдать за ним, никто ни за что не заметил бы его волнения. А Георг в то время буквально негодовал от сознания того, что не может предпринять ничего другого, кроме как стоять у окна и смотреть на улицу. В ту ночь он прозаседал с товарищами почти до утра. Они приняли тогда решение уйти в подполье. А он, Хайнике, добился разрешения остаться в городе. Он был неколебим в своем решении и твердо убежден в том, что сможет и один противостоять фашистам. Его товарищи не могли с ним согласиться. На рассвете очередного дня на границе с Богемией его товарищей арестовала полиция. Хайнике быстро сообщили об этом, и у него было достаточно времени, чтобы скрыться. Но им овладела упрямая мысль: ведь по закону они не имеют права… ну а если и схватят, им все равно не удастся его сломить.
Под вечер они пришли за ним. Сначала они как-то странно посматривали на него с улицы, видимо опасаясь; как бы он не выпрыгнул из окна. Он попрощался с женой и, не дожидаясь приглашения, направился к выходу. Никто не осмелился до него даже дотронуться.
Когда через два года он вернулся, то остался таким же непреклонным. Не торопясь стал налаживать связи.
Потом умерла жена. На другой же день после похорон к нему пожаловал шеф криминальной полиции Вальденберга. Сначала он выразил свое соболезнование, а затем выпалил одним махом:
— У меня имеется информация, что вы частенько занимаетесь у себя на квартире двойной игрой. Я хорошо разбираюсь в этой игре. Может, вам подыскать для этого другое место?
В сентябре сорок третьего его арестовали вновь. Шел мелкий дождь. Это был один из мрачных дней в его жизни…
Сейчас Хайнике думал о том, как долго он сможет еще простоять у окна. Усталости он не чувствовал. И болей тоже. Это был первый вечер за многие недели, когда он чувствовал себя спокойно и уравновешенно. Сейчас он не просто ждал, а ждал, хорошо зная, кого ждет и что ждет не напрасно.
Стрелки часов показывали назначенное время, через несколько минут раздался стук в дверь. Георг не заметил, чтобы кто-то прошел по улице, не слышал, чтобы скрипела дверь. А она скрипит всегда, когда ее открывают.