Некоторое время до Хайнике доносились звуки «воробьиной песни», а в ушах у него все еще звучали смех фельдфебеля и насмешливо произнесенное гитлеровское приветствие. Хайнике почувствовал горечь во рту и, широко открыв окно, сплюнул. Однако горечь не проходила. Злясь, он подкатил коляску к радиоприемнику.
Какие-то две станции транслировали музыку. Затем он «поймал» англичанина, который о чем-то взахлеб болтал. Хайнике внимательно прислушался. Когда же до него дошло, что он ни слова не понимает по-английски, то, скрипя зубами, выругался. Затем опять принялся шарить по шкале приемника, настраивая его на волну радиостанции «Берлинер Зендер».
Но Берлин упрямо молчал.
Берлин молчал и час спустя. Передавала лишь радиостанция «Радио Люксембург», которую захватили американцы. Какой-то комментатор минут десять болтал на немецком языке. Свое выступление, которое производило впечатление бессмысленного набора слов, он закончил патетически: «Первый день мира в Европе вселяет надежду. Союзники и русские оккупировали Германию, прикончив зверя в его же собственном логове!»
— Но ведь это же не так? — спросил себя Хайнике и удивленно посмотрел на приемник.
Хайнике еще раз переключил диапазон. Берлин молчал. Хайнике изнывал от нетерпения. Ему казалось, что он и чувствует себя лучше, чем в утренние часы. Он встал и, превозмогая боль, сделал несколько шагов. Ноги держали его. Передвигался он увереннее, чем ожидал. Головокружения, которое обычно появлялось у него после длительного лежания, не было. Минут десять стоял он у открытого окна и жадно вдыхал свежий воздух.
Со стороны долины донесся шум мотора. Хайнике прислушался. Он научился распознавать шумы, безошибочно определяя, что они значат. Не было ошибки и на сей раз: в гору на большой скорости неслась автомашина. Увидев ее, Хайнике отпрянул от окна и распластался на полу. Несколько секунд он лежал как под наркозом, затем быстро поднялся, дошел до двери, закрыл ее на задвижку и набросил щеколду. Теперь-то уж он знал точно, что радиокомментатор был неправ. «Звери» находились еще на свободе. По городу разъезжал еще не один черный лимузин. У его пассажиров было еще достаточно власти, чтобы не только вынести смертный приговор, но и привести его в исполнение.
Автомашина была где-то совсем рядом. Хайнике закрыл глаза. Вот она остановилась возле его дома. Из машины вышли трое мужчин. Поднялись по лестнице. Бесцеремонный стук и крики:
— Хайнике, открывай!
Но он не открыл. «Неужели они выломают дверь? Да что им стоит разнести дверь в щепки!»
— Выходи, Хайнике! — кричали они.
Но он так и не вышел…
Шум мотора становился все тише и наконец совсем пропал. Тяжело дыша, покрытый крупными каплями пота, Хайнике стоял посреди комнаты. С трудом добрался он до своей коляски. Руки его дрожали, перед глазами плыли круги.
Автомобиль давно уже был вне города, а Хайнике все еще никак не мог освободиться от страха. Он опасался, что автомобиль может в любую минуту вернуться и опять не проехать мимо его дома. У него уже был случай, который чуть не стоил ему жизни. Хайнике вздрогнул. Перед домом послышались чьи-то шаги. Но, кажется, мимо. Он тяжело вздохнул, достал оставшийся хлеб, отломил кусочек и начал медленно жевать. К сожалению, в доме из съестного больше ничего не было. Он сидел, закрыв лицо руками. У него было такое чувство, что в голове образовался вакуум. Он болезненно ощущал эту пустоту. Казалось, виски чем-то до боли сжимают.
На письменный стол упала тень от оконной рамы, похожая на крест. Дряблыми дрожащими руками Каддиг потянулся к ней, но так и не поймал. Крест стал расти прямо у него на глазах, а затем поднялся и предстал перед ним огромный и зловещий. Царившая вокруг тишина казалась хуже любого шума.
Подстрекаемый любопытством, он осторожно подошел к окну. Город будто замер в предполуденной тишине. Но это была лишь видимость. Вот откуда-то издали донесся лязг танковых гусениц. Вильямс Каддиг не знал, чьи танки ворвались в город — немецкие или русские. Да он и не мог бы сказать, какие для него лучше. Немцев, своих соотечественников, он боялся так же, как опасается охотник подстреленного хищника. К приходу же русских Каддиг тоже относился без особого энтузиазма, ибо не знал, что они с собой принесут.
Он опять сел за письменный стол. Тень от оконной рамы, похожая на крест, перекочевала со стола на кресло. Прежде чем нажать кнопку звонка, Каддиг подумал: «А кто будет распят на этом кресте?»