Жалюзи были опущены. Сквозь них тонкими полосками просачивались в комнату солнечные лучи, освещая своеобразную игру едва заметных пылинок. Шрайтер сидел у окна в потертом кожаном кресле. Видна была лишь его лысина да широкие, потерявшие форму войлочные тапки, которые он носил и зимой и летом.
— Ты была в городе? — спросил он.
— Нет, — ответила Лисса Готенбодт.
— Тебе надо пройтись в город и посмотреть, что там творится. Сейчас такие дни — всего можно ожидать.
Над лысиной Шрайтера клубился голубой дымок. Сегодня он закурил раньше обычного. Его молчание, которое он лишь изредка прерывал, обращаясь с несколькими словами к дочери, красноречиво свидетельствовало о том, как угнетала его неопределенность.
— В городе такая тишина, — промолвил Шрайтер.
— Может, они забыли про нас. Наверное, случалось в истории так, что забывали про целый город.
Закурила и Лисса Готенбодт.
— Ты куришь?
— Гитлер больше не видит этого. Стало быть, немецкая фрау вновь может курить.
То, что она курила, его мало тревожило. Главное — туго было с табаком. Ведь там, где курят двое, часто возникают ссоры буквально из-за крох. А тут на него свалились и другие заботы, которых раньше он не знал. Где достать, например, овса для его четырех лошадей? Откуда взять дизельное топливо для двух грузовиков? Ведь теперь нет больше частей вермахта, где все это можно было достать за бутылку корна.
Так он подошел к главному, о чем не мог говорить спокойно.
— Ну если Гитлер больше не видит, что ты куришь, так муж-то твой узнает об этом. А то, что не любил фюрер, терпеть не мог и твой муж.
— Да, это так.
— Ведь в один прекрасный день он вернется…
— Да.
— Боюсь, как бы не было драки. Кого-кого, а Готенбодта они не оставят в покое, как и не простят тех, кто даст ему приют. Тревожные деньки начнутся для нас.
— Да.
Опершись на руки, Шрайтер поднялся со своего кожаного кресла и, широко расставив ноги, остановился перед дочерью. В углу его рта торчала сигара. Он посасывал ее и при этом даже чавкал. Сейчас он был похож на того Шрайтера-извозчика, который когда-то мечтал о силе и могуществе, не предполагая даже, что его мечтам суждено было осуществиться.
— Выгони ты этого Готенбодта, если он вернется, — посоветовал он тихо, но требовательно. — Мне он не нужен.
— Когда-то он тебе был нужен.
— Наплевать мне на это! — ответил Шрайтер. — Война кончилась. Никто теперь не конфискует автомашины для нужд войны. Прошли эти времена. Он помог мне сберечь две автомашины, но это еще не значит, что он застраховал у меня и свою жизнь.
Шрайтер чадил сигарой. В комнате стояли клубы дыма. Он с удовольствием открыл бы окно, но не делал этого и сидел с опущенными жалюзи, чтобы создать впечатление, будто дома никого нет. Он помахал рукой, пытаясь разогнать дым, но из этого ничего не вышло.
— Они схватят его сразу же, как только он появится в городе. Они не любят терять времени. И повесят его на первой же пригодной к использованию виселице, — сказала Лисса.
— А он ведь твой муж! — вставил озабоченно Шрайтер.
— Мой муж? — переспросила она.
Шрайтер не ответил. Помолчав, сказал:
— Посмотрим, как все обернется. Лошади, пожалуй, будут дороже золота, если все пойдет шиворот-навыворот.
— Если в Вальденберг придут русские…
— Ну и что из этого? Извозчиков-то они не тронут!
— Конечно, но только не Шрайтера, тестя нациста Готенбодта.
— Я подарю им лошадь, вот так! Они ее, допустим, не возьмут, эти русские, но отметят мою доброжелательность. Затем мы поможем им в перевозках. Ты будешь выдавать дутые счета.
Шрайтер засмеялся. Лисса не поддержала его.
— А если придут американцы?
Шрайтер почесал лысину.
— Тогда мы пропали. Автомашины у них лучше, чем у нас, а на лошадей они и смотреть не станут.
Лисса сняла юбку, бросила кофту на спинку стула. Она могла бы найти себе и другого вместо Готенбодта. Белокурая, моложавая, она в свои двадцать восемь лет выглядела как восемнадцатилетняя. У Шрайтера иногда даже появлялось сомнение: он ли ее отец, он ли дал ей вместе с жизнью такую грудь, такие ноги. Он провел рукой по лысине, а затем запустил свои пальцы в густые волосы дочери, которые крупными локонами низко спускались с ее плеч. Ну, а если она не его дочь, тогда он все равно совершил выгодную сделку, когда женился на матери Лиссы. Вместо облучка он получил от своего тестя кожаное кресло, а по завещанию — дом и лошадей. А за все это воспитывал чужого отпрыска? Лисса, правда, была неплохой дочерью. Ну, а если он все же отец Лиссы, тогда он — настоящий мастер.